Сила - [28]
Не проходит и недели, как Марго на создание лагерей для девочек получает полтора миллиона долларов пожертвований – от чеков обеспокоенных родителей до анонимных дарений миллиардеров с Уолл-стрит. Кто-то уже хочет инвестировать в ее проект. Будет частно-государственное партнерство, образчик нежнейшей дружбы власти и бизнеса.
Не проходит и месяца, как Марго в своей городской агломерации подбирает помещения для первых испытательных центров – старые школы, закрывшиеся, когда мальчиков и девочек разделили, здания с просторными спортзалами и спортивными площадками. Шесть конгрессменов приезжают с ознакомительными визитами – посмотреть, что́ Марго планирует.
Не проходит и трех месяцев, как люди уже говорят: “Слушайте, может, этой Марго Клири замахнуться на должность чуток посерьезнее? Пригласите-ка ее. Потолкуем”.
В городке посреди молдавской глуши тринадцатилетняя девочка с усиками над верхней губой приносит черствый хлеб и заветренную жирную рыбу женщинам, сбившимся в кучку на грязных матрасах в подвале. Девочка ходит сюда неделями. Она юная и заторможенная. Дочка мужика, который водит хлебный фургон. Иногда владельцы дома подряжают его сторожить женщин, которых тут держат. За черствый хлеб мужику платят гроши.
Женщины и прежде просили у девочки того и сего. Мобильный телефон – может, она как-нибудь пронесет мобильник? Бумагу, записку написать, – может, она отошлет? Одну марку и бумагу, а? Когда родные этих женщин узнают, они девочке заплатят. Ну пожалуйста. Девочка в ответ сверлила взглядом пол и яростно трясла головой, хлопая ресницами и таращась влажными глупыми глазами. Женщины подозревают, что девочка глухая. Или ей велели замкнуть слух. С женщинами уже случилось такое, что они и сами не прочь оглохнуть и ослепнуть.
Дочка шофера хлебного фургона выливает парашу в дворовый водосток, обдает из шланга и возвращает чистой, только под ободком ошметки говна. Хотя бы час-другой здесь не будет так вонять.
Девочка уже уходит. Когда уйдет, опять наступит темнота.
– Оставь нам свет, – говорит одна женщина. – У тебя нет свечки? Нам бы света чуть-чуть.
Девочка оборачивается к лестнице. Смотрит наверх, в дверь на первый этаж. Там никого.
Девочка берет женщину за руку. Переворачивает ладонью вверх. И в центре ладони эта тринадцатилетняя девочка что-то легонько выкручивает органом, что едва-едва проснулся у нее под ключицами. Женщина на матрасе – двадцать пять лет, думала, ее нанимают секретаршей в Берлине, хорошо-то как, – ахает и содрогается; плечи сводит, глаза распахиваются. А рука, вцепившаяся в матрас, мигает серебристым светом.
Они ждут в темноте. Упражняются. Нужно всем одновременно, чтоб никто не успел достать оружие. Во тьме они передают эту штуку из руки в руку и любуются. Одни в плену так давно, что ни о чем подобном и не знали; для других это лишь странные слухи, диковина. Женщины считают, Господь послал им спасительное чудо, – вот так же Он спас из рабства и детей Израилевых. Из тесного места возопили они. Во тьме Господь даровал им свет. Женщины плачут.
Надзиратель приходит отстегнуть ту, которая думала, что будет секретаршей в Берлине, пока ее не швырнули на бетонный пол и не показали – раз, и другой, и третий, и снова, – какова на самом деле ее работа. У надзирателя ключи. Женщины атакуют все разом, он и пикнуть не успевает, кровь хлещет у него из глаз и ушей. Его ключами женщины размыкают друг на друге оковы.
Они убивают всех мужчин в доме – и все равно у них чешутся руки.
Молдова – мировой центр торговли людьми. Тысяча городков, и в каждом перевалочные пункты в подвалах и квартирах аварийных зданий. Торгуют и мужчинами, и детьми тоже. Девочки растут день ото дня, однажды их руки наливаются силой, и тогда они могут научить женщин постарше. История повторяется снова, снова и снова; перемены так стремительны, что мужчины не успевают освоить новые фокусы. Это дар. Кто скажет, что он не Божий?
Тунде снимает серию репортажей и интервью на границах Молдовы, где идут особенно ожесточенные бои. Женщины ему доверяют – они смотрели его репортажи из Эр-Рияда. Мало кому из мужчин удается подобраться так близко – Тунде везуч, но вдобавок сообразителен и целеустремлен. У Тунде есть и другие репортажи, он показывает их женщинам, провозгласившим себя главными в очередном городке. Все хотят, чтоб их истории кто-то рассказал.
– Над нами издевались не только эти мужчины, – говорит ему двадцатилетняя Соня. – Этих-то мы убили, но дело не только в них. Полиция знала и пальцем не шевельнула. В городе мужчины били жен, если те носили нам лишнюю еду. Мэр знал, домовладельцы знали, даже почтальоны.
Тут у Сони текут слезы, и она основанием ладони трет веки. Показывает Тунде татуировку – глаз, из глаза ползут усики.
– Это значит, что мы всегда смотрим, – говорит Соня. – Как Господь смотрит за нами.
Ночами Тунде пишет, торопливо и яростно. Такой как бы дневник. Записки с войны. Этой революции нужен летописец. И летописцем будет Тунде. Он задумал книгу, всестороннюю панораму – интервью, да, плюс анализ хода Истории, аналитика по регионам, по странам. Камера отъезжает – наблюдаем, как ударные волны силы плещутся по планете. Наезд – крупные планы отдельных моментов, отдельных историй. Порой посреди рьяной работы Тунде забывает, что у него самого-то в руках и костях силы нет. Книга получится грандиозная. Девятьсот страниц, тысяча. “Демократия в Америке” де Токвиля. “Упадок и разрушение” Гиббона
