"Сила молитвы" и другие рассказы - [30]

— Толковый ты мужик, такие на дороге не валяются. К тому же, наверное, одумался.

Куда тут денешься? Он вернулся. Однажды его даже поставили комендантом какой-то американской выставки, проходившей на ВДНХ, а в награду за хорошую работу выдали ценный подарок — ящик красивых полиэтиленовых пакетов с видами Нью-Йорка и Далласа.

Выпивку Александр Тимофеевич считал неотъемлемой частью повседневной жизни, но никто и никогда не видел его пьяным. Во время застолий, почувствовав, что принял лишнее, он просто находил, где прилечь, засыпал на пятнадцать — двадцать минут и вставал как огурчик. Настоящий разведчик. Соседка по даче однажды придумала, будто видела, как он валялся в лесу пьяный, а по нему лягушки скакали.

— Мой Саша? Да ни в жись! — мгновенно встала на защиту своего сына бабушка. — Он ведро может выпить, уздремнеть малость и встаеть как новенький. А ты сама-то рюмку опрокинешь, и по тебе уже каракадилы ползають.

Легендарная разведческая способность пить много и не пьянеть погубила дядю Сашу, когда в середине 1980-х скончалась его жена, которую он очень любил. Любовь свою он раньше никак особо не проявлял. Я не помню, чтобы он называл Светлану Васильевну зайчиком, пусенькой, звездочкой или хотя бы просто Светочкой, Светиком, Светланочкой. Исключительно Светкой. И даже мало того — ввиду особой полноты супруги нередко употреблял довольно обидное: «А где тетя Слон?»

Но когда жены не стало, он так загоревал, что принялся глушить тоску горючими веществами. Уехал на дачу с несколькими ящиками водки и неделю пил без продыху. Зная, сколько Александр Тимофеевич мог выпить не пьянея, можно только с ужасом догадываться, в каких количествах он поглощал целебное снадобье, чтобы оно его проняло. Кончилось тем, что утром, проснувшись, он увидел в углу комнаты отнюдь не индейцев из твердой резины и превосходно раскрашенных, а такого же размера чертиков — зеленых, резвых, юрких. Что они делали? Разумеется, бесновались. Строили ему рожи, огорчали похабными жестами, а главное — пищали и чирикали, как воробьи.

Все это он потом мне откровенно рассказывал, когда спустя год к нему вернулся дар речи:

— И представляешь, Санька, что же я тогда сделал? Я взял веник, совок, сгреб эту нечисть и отнес в кучу компоста. Выкинул, вернулся, налил себе стакан, собрался опрокинуть… И тут у меня лоб покрылся вот таким слоем пота. «Стоп, Саша! — сказал я себе. — Ты кого сейчас в компост выбросил? Примите наши поздравления, Александр Тимофеевич, вы допились до чертиков!» А еще говорят: их нету. Попей с мое — увидишь. Теперь я точно знаю, Санька, что они есть. А значит, и Бог есть. И надо от них к Нему стремиться, вот что я тебе скажу, крестничек мой!

Испугавшись такой встречи с нечистью, дядя Саша сел за руль и поехал с дачи в Москву. Очнулся он внезапно и увидел, что едет по встречной полосе. Затормозил, съехал на обочину, и тут его арестовал инсульт.

Первое время после больницы дядя Саша не мог говорить, а на все вопросы плакал, виновато улыбаясь и моргая. Слезы текут, а он улыбается, будто ребенок, которого застукали, увидев, что он пьет сырое яйцо, принадлежащее всему коллективу.

За восстановление дяди Саши взялась тетя Зоя. Она жила в соседнем доме и давно мечтала о таком муже. Внешне Зоя Ивановна очень напоминала Светлану Васильевну, только поменьше в размерах, и если ту называли «тетя Слон», то эту можно было назвать «тетя Слоник».

Хорошая, добрая женщина, она и впрямь всю себя положила на алтарь возрождения моего крестного. Андрей жил с семьей на другом конце Москвы, я какое-то время ухаживал за дядей Сашей, но он явно нуждался в крепкой женской руке тети Зои. Она обменяла свою однокомнатную и его однокомнатную тоже па однокомнатную, чуть побольше, но с огромной доплатой, которую следовало рассчитать до конца жизни. Оформив брачный союз, Зоя Ивановна охватила весь массив знаний о том, как поднимают на ноги человека после тяжкого инсульта. И уже через год дядя Саша стал разговаривать и не плакать, а еще через два ходить вполне самостоятельно.

Я часто навещал его. Тем более что жили они с тетей Зоей прямо рядом с храмом Рождества Христова в селе Измайлове — том самом, в котором давным-давно дядя Саша стал моим крестным, а я цапнул за нос добродушного измайловского попа, изрекшего точную формулу химического состава моего характера.

Зоя Ивановна обожала изобретать напитки на основе спиртов. У нее были и приторно-сладкие, и такие, от которых скула сама собою уходила с запада на восток, а изредка получались и даже вполне приемлемые. Когда я приходил, она потчевала меня своими шедеврами. Бедный дядя Саша вынужден был на это смотреть. Да еще время от времени укалываться о строгое тети-зоино:

— Тебе, Сашочек, этого нельзя. Нельзя, миленький мой. Нельзя, голубчик, хоть ты тресни.

И он сидел, асфальтируясь, то бишь покрываясь, все более серым налетом, покуда Зоя Ивановна не отлучалась по нужде или чтобы вытащить с балкона белого кота с отвратительным характером. В эти звездные мгновения я стремительно наливал ему стаканчик, и он столь же стремительно выпивал. А то успевали и два взять. Асфальт мгновенно спадал, лицо у крестного становилось румяным и счастливым, а вернувшаяся Зоя Ивановна радовалась: