Сила или комфорт: выбор судьбы - [40]

Успех или провал деятельности большевиков надо оценивать не по провозглашенным ими целям и идеалам, а по делам. Постепенно большевики отворачивались от высоких, но утопических целей, понимая и принимая суровую действительность, насущную потребность своего времени и народа. Как и весь народ, они интуитивно, не смея, однако, высказать это вслух, начали понимать или, вернее, подсознательно чувствовать, что процесс, который они начали под флагами «за все хорошее и против всего плохого», с идеями демократии, свободы и равенства, оказался в лучшем случае преждевременным. Российскому этносу, чтобы выжить, нужна была тогда не свобода и популистский комфорт, ему надо было, прежде всего «проснуться и встряхнуться», чего с ним не случалось со времен Петра Первого. Нужно было измениться еще глубже, чем это было в последний раз при Петре. Тогда Петр тащил народ за бороды к Западной цивилизации, к развитию, насилуя, истребляя несогласных, строя новую столицу «на костях» сотен тысяч, «прорубая окно» для обновленной жизни перерождающегося русского этноса. Сейчас тоже требовалась замена народа новым, как бы это ни звучало кощунственно или фантастично. Большевики начали это чувствовать еще в Гражданскую войну, и убедились – негласно, тайно, интуитивно! – в послевоенные годы. Их первостепенной целью становилось перековка, с большими жертвами – любыми! – всего своего народа в новый этнос. С этим молча, но тоже из безвыходности, стали соглашаться оставшиеся в живых «мечтатели», «старые большевики», соратники Ленина. Это было то, что впоследствии превратилось в «генеральную линию партии»: выкорчевывание «старой» морали, сверхиндустриализация, коренная ломка крестьянской жизни, принуждение и перековка «масс», не считаясь ни с какими потерями и жертвами.

В.Ленин писал в 1918 году: «Последняя война дала горькую, мучительную, но серьезную науку русскому народу – организовываться, дисциплинироваться, подчиняться, создавать такую дисциплину, чтобы она была образцом. Учитесь у немца его дисциплине, иначе мы – погибший народ и вечно будем лежать в рабстве». «У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил … чтобы создать действительно могучую и обильную Русь. Русь станет таковой, если отбросит прочь всякое уныние и всякую фразу, если, стиснув зубы, соберет все свои силы, если напряжет каждый нерв, натянет каждый мускул…».

Времена становления новых этносов всегда соответствуют антропогенным изменениям природы, кормящего ландшафта. Так и после большевистской революции со всеобщим энтузиазмом и сверхнапряжением началась постройка национальной промышленности, которая, по сравнению со странами Запада, оставалась в зачаточном состоянии. Теперь же, стремясь перевыполнить планы, намеченные «сталинскими пятилетками», лихорадочно строились плотины, водохранилища, каналы, гигантские промышленные предприятия, шахты, города.

Рост материальной силы государства был вполне созвучен с естественными надеждами и чаяниями русского народа. Возникший и выживший на обширной территории, он веками хранил в себе ценности величия своего «царства». Философ Н. Бердяев: «Как это парадоксально ни звучит, но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, – первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя. Большевизм – за сильное централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее». К этому можно добавить, что ставший ранее сильным никогда не пожелает по своей воле или по учениям либеральных «теорий» стать слабым, это противоестественно.

Народ восстал в жажде коренных перемен в своей жизни. Но неожиданно для него самого, эти перемены состоялись, прежде всего, в его душе. Н. Бердяев: «Переворот этот был так велик, что народ, живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации без всякого иррационального остатка, поверил в машину вместо Бога. Русский народ из периода теллургического, когда он жил под мистической властью земли, перешел в период технический, когда он поверил во всемогущество машины и по старому инстинкту стал относиться к машине как к тотему. Такие переключения возможны в душе народа».

Пройдет еще несколько десятилетий, состоится рождение и воспитание следующего поколения, уже советского народа, – и это будет совсем другой этнос, с иными помыслами и совестью.

В.Е. Грум-Гржимайло, крупный дореволюционный инженер и промышленник, писал в 1924 году, оправдывая принимаемые большевиками жесткие меры: «Главы революции, конечно, знали, куда они шли, и теперь медленно, но неуклонно жмут и жмут публику, заставляя лодырей работать. Трудна их задача, так трудна, что надо удивляться их терпению и выдержке. Процесс длительный, мучительный, но необходимый. От благополучного его разрешения зависит, останется ли Россия самодержавным государством или сделается, к восторгу наших «друзей», колонией и цветной расой, навозом для процветания культурных народов».