Сила и слава - [7]

Впереди отряда полицейских с презрительным видом шел лейтенант. Казалось, он приставлен к этим людям против воли, а шрам на его челюсти остался от попытки к бегству. Краги были начищены, кобура револьвера тоже, все пуговицы пришиты. Тонкий крючковатый нос торчал на худом лице танцовщика. Его опрятность в этом захудалом городке производила впечатление непомерных амбиций. С реки на площадь тянуло кислым запахом; на крышах устроились на ночлег грифы, прикрывшись грубыми черными крыльями. Изредка высовывалась маленькая глупая головка — поглазеть из-под крыльев, лапа меняла положение. Ровно в девять тридцать все огни на площади погасли.

Полицейский взял на караул, и отряд ввалился в барак; не дожидаясь приказа, повесили винтовки около офицерской комнаты, вразвалку пошли во двор к своим гамакам или в уборную, некоторые сбросили башмаки и легли. С глиняных стен осыпалась штукатурка; целое поколение полицейских исцарапало известку посланиями. Несколько крестьян ждали на скамье, свесив руки между колен. Никто не обращал на них внимания. Двое солдат дрались в уборной.

— Где шеф? — спросил лейтенант. Никто не знал; скорей всего, он играл где-нибудь в городе в бильярд. Франтоватый лейтенант в досаде присел на стол начальника: за его спиной на известке были изображены два соединенных сердца.

— Ладно, — сказал он. — Чего вы ждете? Введите арестованных!

Они вошли один за другим, кланяясь, держа шляпы в руках.

— Такой-то: напился и хулиганил.

— Штраф пять песо.

— Я не могу заплатить, ваше превосходительство.

— Пусть вычистит уборную, а потом камеры.

— Такой-то: испоганил предвыборную афишу.

— Штраф пять песо.

— У такого-то под рубахой найден образок.

— Штраф пять песо.

Дежурство близилось к концу; никаких серьезных происшествий не было. В открытое окно с тонким звоном влетели москиты.

Снаружи послышалось, как часовой берет на караул: вернулся начальник полиции. Бодрой походкой вошел краснолицый толстяк в белом фланелевом костюме и широкополой шляпе. Патронташ и огромный револьвер хлопали по ляжке в такт шагам. Ко рту он прижимал носовой платок: он мучился.

— Опять болят зубы, — сказал он. — Опять болят!

— Никаких происшествий! — доложил лейтенант презрительным тоном.

— Сегодня со мной снова говорил губернатор, — пожаловался начальник.

— Спиртное?

— Нет, священник.

— Но ведь последний был расстрелян несколько недель назад.

— Губернатор иного мнения.

— Чертовски досадно, — сказал лейтенант, — что у нас нет фотографий.

Его взгляд скользнул по стене к фото Джеймса Калвера, разыскиваемого в Соединенных Штатах за ограбление банка и убийство. Грубое асимметричное лицо, снятое в двух ракурсах; описание разослано по всем полицейским участкам Центральной Америки; низкий лоб и фанатичный застывший взгляд. Лейтенант смотрел на фото с сожалением: у этого человека было мало шансов добраться до юга. Скорее всего, его поймают в какой-нибудь забегаловке — в Хуаресе, или Пьедрас-Негросе, или в Ногалесе.

— Он говорит, что фотография у нас есть, — простонал шеф, — а-а-а, зуб!

Он пытался достать что-то из заднего кармана брюк, но мешала кобура. Лейтенант нетерпеливо постукивал начищенным сапогом.

— Вот! — сказал начальник.

Множество людей сидело вокруг стола: девочки в белых муслиновых платьях, растрепанные пожилые женщины с озабоченными лицами; на заднем плане виднелись несколько мужчин со смущенными и беспокойными взглядами. Все лица состояли из мелких точек: это была снятая много лет назад газетная фотография праздника в честь первого Причастия; в окружении женщин сидел моложавый мужчина — судя по воротничку, католический священник.

Легко было представить, как в удушливой атмосфере заботы и почтения его угощают лакомствами, сбереженными к этому дню. Он восседал здесь — полный, с глазами навыкате, и отпускал безобидные шуточки.

— Это снято много лет назад, — сказал шеф.

— Он похож на всех прочих, — ответил лейтенант.

Фотография была нечеткой, замусоленной, и все-таки на ней хорошо был виден гладко выбритый и тщательно припудренный подбородок, который был слишком полным для его лет. Он рано узнал светлые стороны жизни: уважение окружающих, обеспеченность. Избитые благочестивые слова на языке, шуточки, помогающие налаживать отношения, готовность принимать почести от людей… Счастливый человек! Органическая ненависть, какая бывает у собаки при встрече с чужой собакой, зашевелилась в животе у лейтенанта.

— Мы уже пять раз его расстреливали! — сказал он.

— Губернатор получил рапорт… на прошлой неделе он пытался удрать в Веракрус.

— Чем занимаются краснорубашечники, если он сюда добрался?

— Конечно же, они упустили его. Чистая случайность, что он не попал на пароход.

— Куда он делся?

— Найден его мул. Губернатор говорит, что его надо взять во что бы то ни стало в этом месяце. До дождей.

— Где был его приход?

— Консепсьон и окрестные деревни. Но он уехал оттуда уже несколько лет назад.

— Что-нибудь о нем известно?

— Он может сойти за гринго[8]. Шесть лет провел в одной американской семинарии. Больше я ничего не знаю. Родился в Кармене, сын лавочника. Такие данные нам едва ли помогут.

— По-моему, все они на одно лицо, — сказал лейтенант. Что-то вроде ужаса охватило его, когда он взглянул на белые муслиновые платья — он вспомнил запах ладана в церквах его детства, свечи, кружева и самодовольство. Непомерные требования, идущие со ступеней алтаря от людей, которые не понимали, что такое жертва. Старые крестьяне становились на колени перед священными статуями с крестообразно простертыми руками; измученные долгим трудом на плантациях, они здесь еще больше умерщвляли плоть. А священник обходил их с тарелкой для пожертвований, принимая их сентаво, распекая за пустячные грешки, которыми они доставляли себе маленькие радости, и ничем не жертвуя сам, кроме, разве, плотских утех. «Но ведь это нетрудно, — подумал лейтенант. — Совсем нетрудно». — Сам он не нуждался в женщинах. Он сказал: