Сила и невинность: в поисках истоков насилия - [57]
Хотя в литературе, равно как и в жизни, смерть всегда эмпирически побеждает, человек побеждает духовно, превращая эти переживания в аспекты культуры, такие как искусство, наука и религия.
Непосредственно после повешения Билли Бадда, в киноверсии новеллы Мелвилла, моряки на британском военном корабле внезапно видят французский военный корабль, огибающий мыс в нескольких милях от порта. Все они кричат: "Ура!"
Почему ура? Эти люди знают, что они идут в бой, в грязь, жестокость и смерть, которой является война, и все же кричат "ура!". В самом деле, лишь отчасти причину этого можно видеть в выходе запертых, подавленных и невысказанных эмоций, которые родились при зрелище казни их любимого товарища. Но есть и более весомая причина. Мы переходим теперь в другую область, наиболее сложную из всех, в которых нам надо разобраться — в область насилия на войне.
На рациональном уровне практически любой человек отрицает и ненавидит войну. Когда я учился в колледже перед Второй мировой войной, я помню как отпрянул, когда профессор английской литературы заметил, что он практически уверен в том, что будут еще войны. Этот учитель был мягко говорящим, чувствительным, невоинственным типом, насколько это возможно, но я молча глядел на него так, словно он был изгоем. Как мог человек допустить такую мысль? Разве не ясно, что мы должны воздерживаться от мыслей о войне и веры в то, что она будет — и, конечно, от ее предсказания, — если мы хотим достичь мира? Несколько сотен тысяч других студентов, будучи как и я пацифистами, пребывали в иллюзии того, что достаточно крепко верить в мир, чтобы этим намного укрепить мир между народами. Мы не задумывались о том, как наш образ действий походил на суеверие — не думай о дьяволе, а не то он окажется тут как тут, среди нас[79].
Мы были столь воодушевлены вычищением войны из наших сознаний, что совершенно игнорировали провокационное эссе Уильяма Джеймса "Моральный эквивалент войны". Написанное вследствие неприятия "нашей грязной войны с Испанией", оно было прочитано Уильямом Джеймсом в качестве лекции в 1907 году. Оно до сих пор проницательно освещает основные проблемы, пусть даже сами ответы уже не убедительны. "В моих заметках, хотя я и пацифист, — пишет Джеймс, — я не стану говорить о зверской стороне военного режима (чему уже воздали должное многие писатели)…" Его предупреждение направлено против веры в то, что описание ужасов войны воздействует как сдерживающее средство:
Демонстрация иррациональности и ужасов войны не дает эффекта <…>. Ужасы порождают упоение <…>. Когда [стоит] вопрос об отсечении от человеческой природы всех ее крайностей, неуместно говорить о цене <-…>. Пацифисты должны более глубоко вникнуть в эстетическую и этическую основу воззрений их оппонентов[80].
Сегодня, при всем нашем противостоянии войне, мы не можем уйти от очевидного факта, что мы заведомо неуспешны в наших усилиях ее пресечь[81]. Я считаю, что мы не достигаем успеха, по крайней мере отчасти, из-за того, что игнорируем центральный феномен: "Ужасы порождают упоение". В XX веке — который начался самонадеянно как "век мира" — мы видели неизменный переход от состояния спокойствия к состоянию революции и насилия. В данный момент мы имеем полдюжины войн, идущих на земном шаре, включая наиболее позорную из них — Вьетнам; мы являемся свидетелями того факта, что Америка перешла от добровольной армии к призыву в мирное время, и от ведения объявленных войн к ведению необъявленных войн. Почему наши действия, действия тех, кто противостоит войне, были столь неэффективны? Не пора ли задать себе вопрос, не является ли что-то неверным в нашем подходе к самой этой форме агрессии и насилия? Я предлагаю задать вопрос прямо: в чем соблазн, упоение, привлекательность войны?[82]
В качестве основного источника данных я возьму книгу Дж. Гленна Грея "Воины"[83], дневник, который автор вел на протяжении четырех лет, будучи солдатом во время Второй мировой войны. Три года из четырех он провел в бронетанковой дивизии в Европе, и один год, выполняя специальное поручение на европейском театре боевых действий. Через десять лет после установления мира Грей вернулся в Европу в качестве стипендиата фонда Фулбрайт для проведения широкоохватного исследования войны и личных мотивов людей, которых он знал во время нее.
Сейчас не может быть ни малейшего сомнения в том, что Грей (который сегодня является профессором философии в одном из западных колледжей) столь-же твердо, как и любой другой, настроен против войны как способа решения международных споров, и никто не может рассказать ему о ее ужасах больше, чем он уже знает. Но он пытается также делать то, что я считаю более важным, а именно
