Сила и невинность: в поисках истоков насилия - [55]

То, что насилие часто ассоциируется с опытом экстаза, можно видеть из употребления одних и тех же выражений для них обоих. Мы говорим, что человек "вне себя" от ярости, он "одержим" властью. Часто имеет место самотрансценденция в насилии, которая подобна самотрансценденции в экстатических опытах. Более того, тотальное поглощение, которое присутствует в насилии, также присутствует и в экстазе. В наше время антиинтеллектуализма, когда тошноту у многих вызывает все несущее хоть бледный оттенок мысли, растворение личности в насилии особенно притягательно.

Каким образом насилие приносит нам этот опыт экстаза, это чувство значимости? Джерри Рубин дает нам первый пример. В своем типичном пламенном стиле он рассказывает об остановке военного поезда в Окленде:

Копы пытались арестовать тех, кто запрыгнул [на поезд]. Когда они собрались схватить людей, мы бросились, в разные стороны — только трое или четверо были пойманы.

Мы бежали, свистя и крича, от путей и по улицам, как куча безумных ублюдков.

Мы были воины-победители.

Мы были в экстазе.

Мы остановили военный поезд.

МЫ НАМЕРТВО ОСТАНОВИЛИ МАШИНУ ВОЙНЫ НА ЕЕ ПУТЯХ[76].

Каким бы ни было чье-то впечатление от Джерри Рубина, это несомненно опыт экстаза насилия.

Менее драматичный пример, но содержащий некоторые составляющие экстаза в зачаточной форме, взят из моего собственного опыта в аспирантуре. Несколько молодых негров в Калифорнии были обвинены в изнасиловании и подвергнуты толпой линчеванию безо всякого подобия суда. Священник в Нью-Йорке, в проповеди, похвалил линчевание. В результате часть из нас решила пикетировать церковь утром следующего воскресенья. Инцидент не был бы значим для нашей темы, если бы не факт восторга, и даже радости, от того, что мы шли плечом к плечу с нашим беспокойством по поводу случившегося. Рисование плакатов предыдущей ночью, организация марша, чувство солидарности с другими — товарищами, которые пойдут рядом со мной в этом шествии, в правоте которого мы не сомневались, — все действия несли элемент экстаза. Я вспоминаю, как шел домой поздно ночью после всех приготовлений, и наблюдал, как вопросы и сомнения по поводу эффективности намеченного пути возникали в моем сознании, когда я остался один. Но нет! Мои товарищи и я решили, и я не должен оставлять их. Мы ожидали некоторое противодействие в виде конной полиции (которая действительно была); мы надеялись, что это будет насилием не большим, но вполне достаточным для того, чтобы произвести впечатление на корреспондентов новостей. Мы также втайне надеялись на оппозицию, потому что это дало бы большую сплоченность нашей группе и даже добавило бы нам экстаза.

Крайнее подчеркивание индивидуальной ответственности может стать эгоцентрической манипуляцией другими, насилием, которое отвергает подлинную мораль и признает только фальшивое чувство значимости. Большинство американцев подавлены чувством индивидуальной ответственности, не только по общим человеческим причинам (как это описано Достоевским), но и по причинам, специфическим для нашей нации. У американцев нет таинства покаяния, нет исповеди (разве что немного в психоанализе), способных помочь им освободиться от груза прошлого. Вся тяжесть остается на плечах индивида, и как мы уже видели, он чувствует бессилие. Возможно, в этом причина того, что ответственность склонна принимать формы пустого морализаторства — в прошлом она центрировалась на том, чтобы не курить и не пить, а теперь она фокусируется на том, чтобы не наступать на насекомых и не выбрасывать ничего, сделанного из пластика. Лишенная структуры, которую придает ей культура, отличающаяся достаточной глубиной, личность не может вынести груз ответственности за свое собственное нравственное спасение и погрузится в чувство изолированности, одиночества и отделейности от других.

Чувство экстаза, возникающее в удавшемся бунте, приводит к некоторым важным изменениям в характере самого бунта. Типичный бунт обычно начинается с высокоморальных целей — студенты в Беркли, например, провозглашали свое противостояние бесчеловечной безличности современного университета-фабрики. Но с наступлением состояния экстаза, которое сопутствует первому успеху, психологический характер и смысл бунта изменяется. Для многих целью бунта становится теперь скорее сам экстаз, нежели исходные цели. Бунт становится "звездным часом" в жизни многих бунтовщиков, и они, кажется, слабо сознают, что никогда уже не будут испытывать столь сильного чувства значимости.

Часто это приводит к разработке и увеличению количества исходных условий, которые администрацию, будь то в университете или в тюрьме, просят принять. Бунтовщики говорят этим действием, что исходно выдвинутые условия больше не являются главной причиной бунта. Так, в Брандейсе, президент оставался в своем офисе в течение недели "черной" сидячей забастовки, чтобы вести переговоры с бунтовщиками, и каждый день бастующие посылали к нему новый согласительный комитет с новыми условиями. Они как бы говорили этим действием: "Разве вы не видите, что бунт для нас гораздо важнее, нежели выполнение наших требований?".