Сила и невинность: в поисках истоков насилия - [56]

Это может также привести далее к любопытному предъявлению условий амнистии, которая, очевидно, не может быть дана без полной капитуляции со стороны администрации. Я интерпретирую это как высказывание: "Все, чего мы хотели, был этот опыт экстаза, достижение чувства нашей собственной значимости". Экстаз может привести к такому падению, что подойдет к концепции "революционного суицида" Малколма Экс[77].

Необходимо также упомянуть о ценности группы, контрастирующей с индивидуальной. Группа образуется вокруг проблем, которые для ее участников важны как вопросы жизни и смерти. Про каждую группу можно спросить: каков ее психический центр — чему она служит?

1. Насилие в литературе

Простое цитирование примеров насилия в телевизионных вестернах и в триллерах, выпускаемых в мягкой обложке, слитком упростило бы нашу задачу. Вместо этого нам следует задаться более трудным вопросом: какова функция насилия в классике, в литера туре, которая на протяжении столетий была путеводителем психологического и духовного развития человека?

Для начала давайте рассмотрим одни аспект книги Мелвилла "Билли Бадд, фор-марсовый матрос". Бил ли приходится перед капитаном Виром и каптенармусом Клэггертом отвечать на обвинение последнего в том, что он планирует мятеж. Он столь ошеломлен несправедливостью обвинений, что не может говорить. Охваченный внезапной яростью, не в силах что-либо сказать, Билли пялится на Клэггерта в течение напряженного безмолвного момента. Затем вся его ярость переходит в правый кулак, и он бьет каптенармуса, который падает мертвым.

Когда этот акт абсолютного насилия свершается на сцене или экране, вздох облегчения проносится по залу. Это эстетически необходимо, что-либо меньшее будет недостаточным. Насилие делает завершенным незавершенный без него эстетический гештальт. В этом месте публика испытывает экстаз насилия в эстетическом смысле.

— Со смешанными эмоциями можно взирать на то, что разные телевизионные каналы делают с целью "вычистить" из программ содержащееся там насилие. Должен с сожалением сказать, что эти усилия приводят в основном к большему вытеснению насилия, большей изощренности в его подаче и к сожалению, большей нечестности в декларируемом отстранении от сопряженных с этим грязи и уродства, что в отдаленной перспективе приведет не к снижению насилия, а росту лицемерия и притворства.

Но если "насилие есть зло", почему оно столь необходимо в этой новелле, равно как и во многих других классических произведений литературы? Должно быть какое-то насилие, которое отвечает потребности человека, которое не может быть всецело "плохим". Оно, по-видимому, присутствует в сказках братьев Гримм, в пьесах Шекспира и драмах Эсхила и Софокла. Оно должно быть жизненной реальностью, которая на уровне бессознательного опыта требует своего признания. Что это?

Смерть есть насильственный акт для каждого — нас силой отделяют от этой жизни. Этот факт не отменяют современные лекарства и то, умирает ли человек на больничной койке, приведенный в состояние зомби с помощью морфия. Смерть всегда дана нам как возможность. Именно эта возможность придает смысл жизни и любви[78]. Вне зависимости от того, можем ли мы надеяться, что сами выберем наш способ и время смерти, страх смерти присутствует в нашем воображении. Ибо важен не сам факт, а его смысл.

Смерть — не единственное насилие, которому мы все должны подвергнуться. Жизнь полна другими актами насилия. Само наше рождение, необходимая борьба между родителем и ребенком, терзающие сердце разрывы с теми, кого мы любим, — все это переживания, в которых физическое и психологическое насилие неизбежно имеет место. Ни одна жизнь в своем течении не свободна от эпизодов насилия.

Эстетический экстаз насилия в великой литературе сталкивает человека лицом к лицу с его собственной смертностью. Это одно из ее предназначений. После просмотра трагедии на сцене или ее чтения мы часто обнаруживаем в себе желание углубиться в себя и задуматься об этом. Мы испытываем то, что Аристотель называл катарсисом сожаления и ужаса, и мы алчем его вкусить. Это не только приближает нас к нашему внутреннему центру, но, парадоксальным образом, делает нас более внимательными к нашим ближним. Это помогает нам увидеть, что мы, эфемерные создания, рождены, боремся и живем лишь отведенный нам срок, а затем, как трава, увядаем; и наша "ярость против ухода света" будет иметь если не какой-то практический эффект, то, по крайней мере, больше смысла.

Именно поэтому более глубокие переживания вызывает трагедия — скажем, Шекспира или Юджина О'Нила, — чем комедия. Греки решали эту проблему, помещая само насилие — которого было достаточно в "Эдипе", "Медее" и в других трагедиях — за пределами сцены. У Шекспира и Мелвилла, напротив, насилие происходит на сцене, но там оно определено эстетическим смыслом драмы. В этом разница между драмой и мелодрамой (как в современных телепередачах, которые извлекают выгоду из насилия как такового).

Вопрос, который необходимо задать: включается ли насилие в фильм или драму для достижения шокового эффекта, ужаса и щекотания нервов, или оно есть неотъемлемая часть трагедии? В "Макбете", "Гамлете" и "Антигоне" насилие