Сигрид Унсет. Королева слова - [187]

Общение Сигрид с Сигне не стало более тесным, даже теперь, когда сестра овдовела. Та была полностью поглощена первым внуком, а у Сигрид Унсет, со своей стороны, стало гораздо меньше поводов ездить в столицу. Ханс появлялся в Бьеркебеке редко.

Унсет писала письма друзьям в Америку на пожелтевшей почтовой бумаге. В свое время Матея припрятала ее бумагу и конверты с печатью «Бьеркебек, Лиллехаммер». Поэтому немцы их не использовали. Унсет жаловалась Хоуп Аллен, что теперь так трудно приобрести книжные полки; зато постепенно привозили книги, и она радовалась встрече с каждой из них, как радовалась бы старому знакомому. Как ни странно, попадались и такие, про которые она совершенно забыла. А еще Сигрид могла похвастаться, что Ханс опубликовал статью и на удивление хорошо сдал экзамен. И это несмотря на то, что занимается несколькими делами одновременно! Из писем становится ясно, насколько трогательным она находила «вмешательство в ее жизнь» малышей. Например, как-то раз один из близнецов Бё прибежал к ней, чтобы позвать на обед.

— А еще не забудь зайти в ванную и помыть руки, — велел он[847].

Наконец-то пришла весна, которую она всегда так ждала, а теперь, во времена перебоев с продовольствием, еще больше, чем раньше. К столу подавали свежие овощи, супы из молодых побегов тмина и прочие вкусности. Сигрид Унсет посадила привезенные из Америки клубни и заказала в Гаусдале новый повседневный бюнад^{121}. На окне ванной ей удалось вырастить рассаду «черноглазой Сьюзен» и других сортов цветов. Теперь она волновалась, хватит ли им короткого норвежского лета. Очень хотелось, чтобы прижилась и форзиция, так полюбившаяся ей в Америке. Снова по саду бежал ручей, снова слышались крики плещущихся мальчишек.

«Человеческая природа не меняется», — писала Унсет Хоуп Аллен. Вообще-то они обменивались мнениями о средневековых беззакониях, но в конце концов перешли к свойствам немецкого характера. «В нашей стране попробуй хоть шепотом произнести „подавление“, как ученики Фрейда поднимут крик. Хотя мне-то что, пусть кричат…»[848] В сад повадился ходить лось, и в этом тоже оказались повинными немцы — не отпугнули вовремя: они даже не знают, когда действительно надо стрелять. Вороны и сороки разоряли гнезда ее любимых пташек, и она достала старое ружье покойного сына, чтобы самой попробовать пострелять в них из окна, писала Унсет Хоуп Аллен. А еще она вспоминала сад своего детства — ей хотелось писать, но пока вдохновение находило выход в задачах попроще, например в воспоминаниях. «Когда дома зима была еще в самом разгаре…» — начала она и далее повествовала о двух старых датских тетушках, что каждую зиму, в феврале, присылали ей засушенные цветы весенника зимнего, подснежников и примул. Для нее эти цветы были напоминанием о саде ее детства, который с 1912 года никак не удавалось навестить — целых двенадцать лет! «Дети, приемные дети, большое хозяйство вкупе с моей работой и прочими обязанностями не позволяли мне отлучиться для поездки за границу».

Когда в двадцатые годы она снова посетила Калуннборг, сада больше не было, но тем не менее: «Я вдыхала тот же воздух, мягкий, влажный от близости моря, напоенный разнообразными ароматами: здесь и запах нагревшейся воды в канавах, терпкий запах жирной земли, удобренной отходами человеческой жизнедеятельности за несколько сотен лет, тяжелое дыхание бузины, одуряющий аромат белых лилий в цвету, чистый и свежий аромат флоксов и вьющихся роз. На фоне ночного неба резко выделяется силуэт церкви, над которой нависают черные тучи темнее самой тьмы». Так писала Сигрид Унсет, переносясь в воображении в другое время и окружение, забывая о напряженных буднях.

Она была возмущена, когда старые немецкие «друзья» пытались возобновить общение: «Я не понимаю таких людей. Если их и людьми-то назвать можно»[849]. Она ничего не забыла. Осенью ей представилась почетная возможность произнести речь на открытии в Лиллехаммере памятника павшим. В этот момент она чувствовала единение с теми, кто в недавние трагические годы понес тяжелую утрату: «Почти в каждом доме и хуторе стоят их [погибших] фотографии в рамочке, украшенной норвежским флагом или цветами. Почти в каждом доме не находят покоя родители, потерявшие сына».

Она напомнила, что, хотя в управлении страной далеко не все было идеально, все же народу удалось сплотиться против врага: «Обществу, состоящему из людей, никогда не удастся полностью избавиться от глупости и греха, отрицания мучительных истин и обязанностей. Ибо каждый человек идет к спасению самостоятельно и должен сам бороться со злом, подобно тому, как каждый ребенок приходит в мир самостоятельно. Но лучшие условия для роста создаются при общении с близкими, при опоре на традицию, которая хранит для нас то доброе и хорошее, что создавали и любили наши предки»[850].

Этой осенью Сигрид Унсет наконец нашла в себе силы написать Саге Хеммер в ответ на печальное известие о том, что муж подруги Ярл Хеммер покончил жизнь самоубийством. Писательница извинялась за то, что не отвечала так долго, объясняя, как ей было нелегко: «потому что Хеммер мне очень дорог <…> да и здесь случилось столько перемен, почти каждая семья потеряла сына». Далее она говорила, как «трагично», что пытливый разум Хеммера «не вынес ужаса нашего времени и того невозможного климата в обществе, от которого страдаем мы все»