— А полиция? — спросил другой.
— Я помогу вам сделать так, что ни один полицейский ни до чего не докопается. Я сам буду вашим вожаком.
И сигом изложил им такой план, что даже самый трусливый понял: опасаться нечего.
— Пошли! — скомандовал сигом, и подростки стаей ринулись за ним.
— Ты пропадал целую неделю. Рассказывай, — встретил его Диктатор.
— Я помог подросткам осуществить их желание.
— Удачно?
— Да, конечно.
— В другой раз они пойдут за тобой куда угодно. Пусть это будет почином. Когда-нибудь ты поведешь толпы жаждущих завоевать мир и сделать его разумным. А пока учись.
Сигом замечал ее каждый день на одной и той же скамейке. Проворные руки со спицами двигались почти автоматически, а глаза были устремлены в одну точку, находящуюся где-то на вершине дерева. Старуха вязала, и клубок ниток разматывался бесконечно и однообразно с утра до позднего вечера.
— У вас, наверное, нет родных, — сказал сигом, садясь рядом.
Старуха не удивилась неожиданному вопросу, повернула голову к сигому, и он увидел сеть морщин, рассекавших серую дряблую кожу.
— Ни родных, ни близких, — ответила старуха.
— А что вы вяжете?
— Шарфы и кофточки.
— Для кого?
— Продаю их и на вырученные деньги покупаю кое-что для себя.
— А если я отниму вот этот шарф?
Спицы остановились…
— Могу отдать его, если он вам нравится.
Сигом задумался. В книгах, которые Диктатор разрешал ему прочесть, не упоминалось, что человек может без борьбы отдать что-то ценное другому. «Значит, они не представляют для нее ценности». Он спросил:
— Но если вы живете, то у вас есть чем дорожить? Я знаю, что для женщины главное — любовь, дети, семья, мир чувств. У вас ничего этого нет. Ваши чувства потухли. Что же осталось?
— Воспоминания. Я живу ими.
Он подумал: «Выходит, они могут быть настолько ценными, чтобы заменить остальное».
— Отними их — и вы погибнете?
Она поняла, куда он клонит:
— Я могу поделиться ими с любым. Мне будет это приятно.
— Поделиться — не подходит. Я хочу их все, полностью.
— Я и отдам их все.
Сигом заподозрил подвох:
— И ничего не оставите себе, ничего не припрячете? Даже волк зарывает кость про «черный день».
— Они останутся со мной.
— Но вы же отдадите их мне, — напомнил сигом.
— Воспоминания — это не кости, не хлеб. Я отдам их, и они останутся со мной.
Сигом спросил у Диктатора:
— Может ли человек отдать другому самое ценное и при этом испытывать радость?
— Нет, — сказал Диктатор.
— Но нигде люди не нагородили столько несуразицы, как в Уголовном праве, — заметил Диктатор. — Сегодня ты убедишься в этом.
— Слушаю.
— Сегодня состоится суд над Альфредом Куршмитсом и его молодцами. Они разгромили лавку одного иностранца, а когда он попробовал вступиться за свое добро, избили его до полусмерти.
— А какое мне дело до этого? — спросил сигом.
— Альфред и его молодцы — коренные жители этой страны, такие же, как я. Мы сами хотим торговать у себя дома. Наша страна — для нас. Если все будут придерживаться этого принципа — в мире создастся та устойчивость и порядок, к которым мы стремимся.
— Куршмитса и его друзей будут судить иностранцы?
— Нет, конечно.
— И судьи — не идиоты?
— Среди них будут всякие.
— Ты опасаешься, что не все они усвоили простую истину, которую ты только что изложил?
— Молодец, правильно меня понял! Но это еще не все. Большинство из них думает, как мы. Однако есть законы, которыми они формально должны руководствоваться. А по законам виноваты Куршмитс и его люди.
— Зачем же вам такие глупые законы?! Не проще ли изменить их, чем обходить всякий раз?
— К сожалению, не проще, — вздохнул Диктатор. — Есть Международное право и разные путаные соображения… Поэтому ты пойдешь в суд некогда присяжные будут решать, колеблясь между своими терзаниями и законом…
— Я включу телепатоусилители и внушу им разумное решение. Так?
— Точно так, — довольно сказал Диктатор.
Зал суда был полон. Сигом отметил, что большую часть составляли люди, удивительно похожие друг на друга, — с потными красными физиономиями, напоминающими здоровенные кулаки, уверенные в себе, бодрые, не знающие сомнений.
«Из них получится неплохая армия для оздоровления мира», — подумал он.
Среди присяжных заседателей — добрых граждан города — только один внушал опасения. Он был немолод, худ, за стеклышками очков скрывались запавшие усталые глаза. Сигом заглянул в его мозг и ужаснулся: столько там было противоречивых мыслей и чувств, запутанных суждений. Клетки памяти забиты всевозможными сведениями более чем наполовину. Зато у остальных заседателей память была почти чистой, а если в ней и хранились какие-нибудь сведения, то они имели сугубо прикладное значение: новая технология пива, адреса магазинов, навыки забивания гвоздей, правила уличного движения для шоферов-любителей, характеристики сослуживцев, домыслы, как обмануть соседа, как продвинуться по службе, как получить прибыль от торговли булками и мясом. И только иногда попадались отвлеченные сведения, но они редко простирались дальше футбольной таблицы и эстрадных певиц и танцовщиц.
«„Очкарика“ придется взять под особый контроль, — подумал сигом. — Он потребует дополнительного напряжения».
