Еще десятилетним Гарвей Харрис заболел мономанией. С неистовой страстью он увлекся разгадыванием самых разнообразных ребусов и головоломок. Анаграммы, загадка, шахматные и математические задачи, составные картинки — все они пленили беднягу и поглощали все его свободное время. Потом, став постарше, Харрис перешел к разгадыванию кроссвордов, криптограмм, постройке башни Брахмы. Немногим удается превратить детские увлечения в профессию взрослого, а Гарвей сумел это сделать, так что к сорока годам он добился приличного оклада-жалованья и спокойной жизни, способствующей его единственной страсти.
Естественно, за прошедшие тридцать лет произошло ряд существенных изменений. Так, например, методы решения задач стали крайне сложными, требующими применения быстродействующих электронных вычислительных машин на сверхинтегральных схемах. И так уж получилось, что те головоломки, которые он, уже взрослым, решал, содержали хоть маленькую толику пользы для общества, поэтому он вел, счастливо и безмятежно, жизнь шизоида у себя на работе, в вычислительной лаборатории, почти ничем не пожертвовав для этого из своего детства.
Когда-то давным-давно, еще одиннадцатилетним мальчишкой, он запрограммировал свой сверхдорогой компьютер на игру в бридж и шахматы. Он даже как-то установил рекорд с помощью своей программы, когда машина выдала решение кроссворда, помещенного в воскресном приложении газеты «Нью-Йорк тайме», за одну минуту и десять секунд. Теперь, уже сорокалетним, Харрис, удостоенный ученой степени доктора математических наук по вычислительной лингвистике, хотя и продолжал заниматься очень серьезной научной деятельностью, однако по-прежнему увлекался решением различных задач и головоломок: разрабатывал и составлял для вычислительной машины программы, которые позволяли бы ей читать и переводить тексты с одного языка на другой — работа нужная и полезная для общества.
Поскольку лаборатория, в которой работал Харрис, находилась при крупном университете, то ее персонал должен был невольно подчиняться ряду неписаных академических правил, из которых главнейшим было: «Публикуйся или сгинь!» И Гарвей его выполнял неукоснительно. Его статья «ЭВМ и линейное правописание» появилась должным образом в журнале «Классические языки» в пятом номере за 19… год. Вторую статью «Изменения, необходимые при восстановлении текстов из свитков, найденных в районе Мертвого моря» можно было прочесть в очень солидном в престижном научном издании «Журнал библейские исследования», за июнь 197… года.
Если бы вам довелось случайно ознакомиться с этими статьями, то вам многое стало бы ясным в характере Харриса. Его роль в жизни сводилась к критике творческой одаренности других, поскольку сам он был основательно лишен творческого начала. Впрочем, нет. Крошечная йота творческого потенциала, глубоко запрятанная, ухитрилась остаться в душе Харриса и ускользнула из-под его контроля. Под своей на вид уравновешенной внешностью Гарвей лелеял заветную мечту остаток юношеских мечтаний: он мечтал однажды поразить мир каким-нибудь чрезвычайно радикальным решением какой-то серьезной и большой социальной проблемы.
Теперь, когда вы ознакомились с размахом и широтой бесплодных мечтаний Харриса, вы поймете то унижение, которое он терпел в своей любимой области — разгадывании всяческих загадок — при чтении детективных романов, связанных обычно с убийством.
Как-то раз Гарвей признался, в своем позорном бессилии своему непосредственному начальнику Джону Дагону, директору вычислительной лаборатории. Они сидели вместе в кафе, и Дагон, — вынужденный по необходимости — в зале не оказалось других свободных мест — сесть за один стол со своим подчиненным, выслушал его признание, вряд ли понимая всю глубину расстроенных чувств Харриса.
— Знаете, Джон, — говорил тот ему, — за последнее восемь лет я прочел две тысячи четыреста тридцать девять детективных романов с убийствами. В среднем это получается, как я подсчитал, по триста четыре целых и восемьсот семьдесят пять тысячных романа в год. В общем одна книга на каждые одну целую и две десятых дня.
— Ужас какой! — воскликнул Дагон. — Лично я предпочитаю научную фантастику, а всякие детективы меня почему-то никогда не увлекали. Слишком много крови.
— Да, это верно, но самое неприятное заключается в том, что я в них разгадал, кто убийца всего в восьмидесяти трех случаях. Понимаете? Подумать только — всего восемьдесят три и ноль-ноль сотых книги. Это же каких-то жалких три процента, точнее, три целых и четыре десятых прочитанного.
— Вот уж действительно незадача, — посочувствовал Дагон. — Послушайте, Гарвей, у меня сейчас важная деловая встреча, не хотелось бы опоздать. Извините меня, если я вас покину.
Отодвинувшись от стола, Дагон поднялся и чуть задержался; понимая, что его поспешный уход будет слишком очевиден и превратно истолкован, он решил его замаскировать парой ничего не значащих фраз и тем самым как-то оправдать свое бегство.
— Хм, а почему бы вам не составить программу для ЭВМ, и пусть она решает и разгадывает ваши детективные штучки!
И, широко улыбаясь над собственной шуткой, директор лаборатории исчез.
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)
