Сигналы - [13]

3

Поселение Иерусалим состояло из пятидесяти рубленых домов, одноэтажных и однотипных, выстроенных на месте покинутой Каргинской. Поисковиков привели в приплюснутую, просторную и плоскую гостиницу — так называли здесь дом для новых.

— Людям же надо посмотреть сперва, — объяснил мужик в тюбетейке, назвавшийся Ратмиром. Таково было его новое имя — от старых все жители Иерусалима отрекались, подписывая купчую крепость.

— Сами приезжают?

— Кто сами, а кого хозяин приглашает, — нехотя сообщил Ратмир. — Меня привезли.

— И что, не могли отказаться? — спросил Окунев.

— Мог, почему ж. А куда мне было? Квартиру цыгане купили, отвезли в Алатарово помирать. Там хозяин нашел, сюда привез. А чего, живем, все есть.

Около некоторых домов копошились ребятишки с самодельными игрушками — большей частью с завернутыми в тряпки пластиковыми бутылками из-под минералки. Это были, надо полагать, куклы. В конце улицы человек десять достраивали деревянное здание с колоннами, похожее то ли на усадьбу обнищавшего барина, то ли на сельский клуб.

— Что строят? — спросил любопытный Тихонов.

— Театр будет. Пока тут играем.

Ах ты, подумал Окунев, у него и крепостной театр. Амуры и зефиры все.

— Поснедать прошу, — сурово предложил Ратмир. — С дороги-то.

Зря палатки тащили, думал Савельев. Тут и ночлег, и обед. Только откуда же сигналы?

— Слыхали вы, самолет тут упал неподалеку два месяца назад? — упрямо расспрашивал он.

— Не видали самолета, — сказал Ратмир. — Куда тут летать, река одна, да рыбы мало. Охота плохая. Грибы разве что, да кто за грибами полетит? Метеорит падал, это да, было.

— Когда? — спросил Савельев в дурацкой надежде, что самолет приняли за метеор.

— Месяца полтора. В тайгу упал. Грохнуло хорошо, поближе — окна бы высадил.

— Это где?

— Километров сотня будет отсюда. Пролетел — ночью светло стало. Да тут часто. Я второй год всего, а говорят, до меня еще два падали.

— И давно тут у вас Иерусалим? — стараясь говорить как можно нейтральней, поинтересовался Окунев.

— Четвертый год стоит.

Ага, понял Окунев. Значит, когда он про это рассказывал как про свою мечту, здесь уже все строилось. А что, не худшее вложение. Выстроил себе город солнца, только отчаявшимся и жить в такой утопии, земля опять же не простаивает.

Две опухшие девушки в венециановских нарядах, в кокошниках, внесли обед: постные щи и картошку в мундире; в центр грубо сколоченного деревянного стола поместили миску малосольных огурцов — «Они сами солят», — и расписную деревянную тарелку с квашеной капустой. Суп был пресен, салат тоже недосолен, а в венециановских девушках была невыносимая кротость людей, которым уже все равно. Тихонов попытался с ними поговорить — привычка собирать факты была в нем неистребима, — но они его словно не слышали.

— Кредитницы, — презрительно сказал Ратмир. Видимо, спиваться в его системе ценностей было благородней — пьяного посещали хотя бы странные мысли и видения, а кредитницы гибли сугубо потребительски.

— Сами приехали?

— Фантина почку продать хотела, а Фьяметта ребенком торговала. На вокзале взяли.

Судя по именам, Ратманов успел посмотреть «Отверженных» — читать их он стал бы вряд ли. А вот «Декамерон» он ради известных деталей читал наверняка — отсюда и Фьяметта.

— И где ее ребенок теперь?

— Ребенка отобрали, в детдом сдали. Хозяин обещал выкупить, если она человеком станет.

Однако, подумал Окунев, какие у него возможности!

— У нас вообще-то мясо есть, — сказал Дубняк. — Давайте вместе покушаем.

— Мясо у нас воспрещено, — гордо сообщил Ратмир. — И вам тут нельзя.

— Но мы же это, — поспешно сказал Тихонов. — Мы не кредитники. Мы поисковики.

— Когда ты в дом пришел куда, его закон блюди. Какая в доме есть еда, такую и люби, — назидательно продекламировал Ратмир. Тут, видно, тоже было в обычае говорить стихами — Ратманов, подобно «спартанцам», считал, что это облагораживает.

— А когда он будет? — спросил Дубняк. — Хозяин-то?

— Он нам не докладывает. К спектаклю будет.

В это время вдали зарокотал мотор, и вскоре к гостинице подъехал ратмановский «Ниссан Патрол».

4

— Один мой знакомый и даже, можно сказать, друг, — рассказывал Ратманов, красный от коньяка, — брал таджиков на работу очень своеобразно. Таджик настроен был на унижения, эксплуатацию и все такое. Гарик делал как? Он говорил: сначала ты должен почувствовать кайф жизни. Таджика везли к Гарику на дачу, кормили там до упада, поили, сколько вынесет (таджики плохо выносят), а когда было видно, что он уже битком и что ему хочется срать и ссать, — сапогами поднимали и заставляли бегать, пока он от напряжения и страху не обсирался. Таким образом он, во-первых, сразу понимал, что любой кайф будет теперь быстро обламываться, и, кроме того, у него надолго появлялось отвращение к еде, не говоря про выпивку. И еще, сверх того, сохранялся образ кайфа жизни, к которому надо устремляться. Я видел однажды, как они у него обгаженные бегали. Это мне несколько напомнило Тацита. Там описана такая казнь — пихали человека в корыто, сверху другое корыто, руки и ноги торчат, голова торчит, и в эту голову его кормят молоком и медом. Если не жрет — выкалывают глаза, так что жрали все. Потом он начинает срать под себя в это корыто, гниет, заводятся черви и за три недели выедают его совсем. Так был казнен царь Митридат.