Сигналы - [11]

— Граждане! — крикнул Дубняк. — Мы поисковики из Перова, ищем упавший самолет! С него пришли сигналы, что он где-то у вас!

Колхозники молчали, странно переглядываясь. Наконец навстречу экспедиции шагнула иссохшая женщина неопределенного возраста и медленно, словно с трудом припоминая, произнесла стихотворное приветствие:

— Кто к нам пришел, тому мы рады, войди ты, если добрый гость, а кто не добрый гость, не надо, свою сюда не надо злость.

Валя Песенко, собиратель фольклора, был потрясен. Тихонов насторожился, ему все это сразу не понравилось.

— Мы добрые гости, — с широкой волонтерской улыбкой сказал Окунев, но чувствовалось, что и ему не по себе. Как всякий истинный волонтер, он плохо думал о людях и сразу заподозрил тут поселение монстров. — Это колхоз Шестидесятилетия Октября?

Поселяне опять переглянулись.

— Вот председатель приедет, он скажет, — пообещал со смутной угрозой мужик в тюбетейке. Гастарбайтер, догадался Окунев, неужели и здесь гастарбайтер?

— Когда приедет? — спросил Тихонов. Подойти к колхозникам поближе он не решался.

— Он вечером приедет, — сказала женщина лет тридцати и попыталась даже улыбнуться. — Вечером. Спектаколь будет.

— Спектакль? — переспросил Тихонов, ничего не понимая.

— Представление, — подтвердила колхозница. — Я буду представлять.

Прочие посмотрели на нее с осуждением, и она умолкла.

В уме Окунева мелькнула догадка столь парадоксальная, что он не стал ею делиться, а напрасно.

— Тут самолет не падал у вас? — спросил Савельев.

— У нас не падал, — ответил рослый, квадратного сложения парень, все это время рассматривавший гостей с крайним недоброжелательством. — У других пусть падает, у нас никогда не падает. Ходят, проверяют. У нас ничего тут не бывает.

— А можно нам хоть в правление пройти? — впервые заговорил Дубняк. Все это время он пристально изучал колхозников издали, поскольку лицо одного из них — плотного дяди, по самые глаза заросшего бородой, — показалось ему знакомо, но в такие совпадения он не верил.

На этот раз темно-коричневые переглядывались особенно долго, но наконец старик в тюбетейке подошел к экспедиции.

— Я поведу, — сказал он Дубняку, угадав в нем старшего. — Но вы паспорта сдайте.

Все нехотя достали документы. Тихонов буркнул под нос «С какой стати?» — но сдал паспорт, как все. Не просматривая их, старик сунул все пять паспортов во внутренний карман куртки и пошел во главе поисковиков. Прочие колхозники постояли, глядя им вслед, и вернулись к работе. Работали они удивительно вяло, неумело, словно после долгой спячки — эта мысль явилась оглянувшемуся Окуневу. Студенты на картошке, и те собирают бойчее. Впрочем, откуда у колхозников бодрость? Идиотский подневольный труд, как его ни зови.

— Так это колхоз имени шестидесятилетия? — спросил Савельев.

— Это Иерусалим, то есть Имени Евгения Ратманова Усадьба Счастья Лишенных Имени, — с нехорошей серьезностью сказал старик в тюбетейке, и четверо из пяти подумали, что они сошли с ума, зато Окунев, чьими глазами мы станем глядеть на эту первую остановку, понял, что догадка его верна и что надо бы им поворачивать, да поздно.

2

Леша Окунев от природы не верил в государство, он родился таким, что всякая внешняя воля, хотя бы и самая благодетельная, была для него нестерпима, а поскольку детство его пришлось на девяностые годы, все вокруг подтверждало его детские предположения. Государство не собиралось защищать граждан, ничем их не обеспечивало, а полноценно передушить, чтоб не мучились, уже не могло. Оно висело на них, как ржавые кандалы. Силу Окунев еще мог уважать, а гниения не переносил. В десятом классе он вступил в партию УРА (Уральских радикал-анархистов), но покинул ее ввиду полной электоральной бесперспективности. Кроме того, он мало верил, что лидер партии Евгений Антонов, остроголовый человек в пенсне, способен будет самораспуститься и сдать все посты после, допустим уж немыслимое, прихода к власти. Окунев закончил уральский истфак, поучился в аспирантуре, ушел оттуда — поскольку узнал про Россию все, что его интересовало, — и принялся менять работы.

Строго говоря, все это была не работа — которая, по определению Бакунина, есть труд самосознающей души для общественного блага, но более для личного роста, — а приработок. Основным занятием Окунева было вытеснение государства из любых сфер, до которых оно пыталось дотянуться, — прежде всего из образования и медицины; теперь, к двадцати шести годам, он и сам затруднялся перечислить летние школы, православные и католические лагеря, кружки, семинары, клубы, в работе которых он поучаствовал. Он выезжал на все стихийные бедствия, спасал от пожаров и наводнений, два сезона поработал в движении ДеБа (дедушки-бабушки), возглавляемом московской студенткой Викой Кунгурцевой, но ушел из-за моральных разногласий: Кунгурцева разместила в Фейсбуке фотографии голой обгаженной старухи из дома престарелых в поселке Красная Крепь, после чего дом разогнали, директора уволили, а пенсионеров, сдружившихся было, раскидали по домам престарелых всей Тульской области. Окунев считал, что фотографировать и выкладывать на всеобщее обозрение голых старух не следует даже ради благой цели, а расформирование дома в Красной Крепи он благой целью не считал — тут была, по его мнению, классическая ситуация из «Защитника Седова», когда государство ради палаческих целей воспользовалось сигналом снизу. С врачом Тимашук, кстати, была та же история. На «врача Тимашук» Кунгурцева обиделась, а ведь Леша ей годился, она его хотела. Но Леше такие строгие столичные красавицы не нравились — он любил девушек попроще, принципов у самого хватало.