Сигнальный экземпляр - [16]

— Хотя бы это ты умеешь? — директор Барни потряс перед носом Себастьяна бутыльком. — Хотя бы это?

— Да, — второй раз за несколько минут солгал Себастьян и сразу почувствовал, что сделал это зря.

— Надеюсь. Очень на это надеюсь. А иначе…

Ему можно было не продолжать.

Флакон со стуком опустился на парту перед Себастьяном. Там же вдруг оказалась стеклянная пипетка, которой они пользовались. Директор Барни положил руку Себастьяну на плечо.

— Исправишь сейчас эту двойку — и я забуду о ней, можешь мне поверить.

И Себастьян верил, но от этого ему было не легче. Руки у него дрожали. Он сглотнул, взял флакон и открыл его. Набрал пипеткой чуть-чуть жидкости и занёс её над дневником. Он не надеялся, что ему повезёт, особенно в таком состоянии. Себастьян смотрел на дневник, словно гипнотизируя его.

А потом прожёг в нём дыру.

* * *

Так Себастьян и оказался в кабинете директора Барни. Пока тот сыпал оскорблениями и проклятиями, в голове у Себастьяна вихрем носились мысли, из которых чётче всех вырисовывалась одна: просто дотяни до утра. Он не хотел думать о том, что ему предстоит. Он сосредоточился только на этой мысли. На этой — и ещё на одной.

Ты сможешь. Ты должен. За всех нас.

Чем дольше он смотрел на директора Барни, что-то ему говорящего, тем дальше уходил страх. Уходил, уступая место злости. Да, желание жить и непомерная злость пересиливали страх. Себастьян думал о том, что Ронни, и Энди, и Тим, и все остальные точно так же стояли здесь, и никто из них не вернулся. Думал о том, как подвёл Саймона. О том, кого из всех них сделал директор Барни. И чем больше он думал, тем сильнее становилась злость, к которой медленно примешивалась ярость. И ненависть — на этот раз придающая ему сил.

Но главное — он не подведёт Ронни. Не сделает этого снова.

Ни за что.

Себастьян твёрдо решил выдержать всё. Что бы ему ни пришлось выдерживать. И пока он набирался уверенности в том, что он сможет это сделать, пока он непрестанно слышал в голове голос Ронни, придающий ему сил, директор Барни закончил свои нравоучения.

— …мои условия, — словно через вату долетело до Себастьяна. — Ты ведь слышал мои условия?

Себастьян не слышал ни слова, но кивнул. Ничего другого ему не оставалось. Какие ещё условия мог поставить директор Барни… в принципе, уже не имело значения.

— Продержишься до утра — и я тебя отпущу, — пожал плечами директор Барни. — Может, хоть это тебе удастся сделать. Хотя я очень в этом сомневаюсь, никчёмный бездарь, — едко добавил он.

— Очень зря, — так же едко ответил ему Себастьян.

— Хм. Пожалуй, надо преподать тебе пару уроков, — усмехнулся директор Барни.

А потом начался ад.

* * *

Всё его пребывание здесь вело к тому, что происходило сейчас. Все его поступки и всё его бездействие были лишь кусочками итоговой мозаики. Мозаики, в центре которой были горькие паззлы того, что произошло с Саймоном и Ронни. Горькие, но необходимые — обязательные условия успешного складывания мозаики. И мозаикой этой был сам Себастьян.

Он и не подозревал, сколько в нём скрытой силы. Даже не мог себе этого представить. И никогда бы не узнал, если бы не всё, что здесь произошло. Ронни знал. Он видел, чувствовал эту скрытую силу. Верил в неё. Он поставил на неё.

И не прогадал.

Себастьян чувствовал, что внутри него что-то меняется, что всё к этому и шло. Происходящее в кабинете директора Барни казалось нереальным. Большинство тех, кто был здесь до Себастьяна, не сдавались — боролись до последнего, но почти всегда терпели неудачу. Все они хотели жить, все они были напуганы и одновременно наполнены ненавистью — но этого было недостаточно. Их мозаики не были сложены полностью.

Жажда жить, злость, ненависть и ярость пересилили страх Себастьяна. Ронни и Саймон наполнили его жаждой отмщения — жаждой, которую необходимо было утолить, а для этого нужно было выйти из кабинета директора Барни живым.

Ронни и Саймон наполнили его силой.

Стиснув зубы, Себастьян в который раз подумал о записке и бечёвке на его руке. Ронни стал последним и главным фрагментом мозаики.

Ронни стал последней каплей.

Себастьян посмотрел на большие белые часы в кабинете директора Барни и закрыл глаза. Ад растянулся во времени.

Ад был бесконечен.

Когда Себастьян почувствовал, что силы его на исходе, что воля его полностью сломлена, а ярость и ненависть втоптаны в самую глубину его искалеченной души, наполненной болью, он понял, что проигрывает. Что всё-таки проигрывает, и что конец уже близок. И в тот момент, когда он уже готов был сломаться, на лицо ему упал луч света.

Рассвет.

Всё время, что Себастьян находился в кабинете директора Барни, он не кричал. Не плакал. Возможно, это и были условия директора Барни? Себастьян уже никогда об этом не узнает. Сейчас он знал только одно — утро наступило окончательно и бесповоротно.

И он выдержал всё.

Себастьян не слышал, говорил ли что-нибудь директор Барни или нет. Он даже не чувствовал стука собственного сердца, хотя на самом деле билось оно нещадно. Себастьян потерял контроль над происходящим, он думал только о том, как поступит с ним директор Барни. После всего, что он вытерпел. Себастьян почувствовал, что теряет сознание, ноги его подкосились, и он понял, что упустил свой шанс в самый последний момент. Но когда колени его опустились не на мягкий ковёр, а на старый холодный пол, сознание постепенно стало возвращаться к нему. Себастьян обернулся — и сердце его наполнилось радостью. Он успел. Себастьян рухнул на колени уже после того, как директор Барни выставил его в коридор. И эта лестница перед ним, лестница, по которой давно уже никто не возвращался, была самым прекрасным, что он видел в последнее время. Себастьян с трудом поднялся и доковылял до неё. Он посмотрел на дверь кабинета директора Барни, и взгляд его мог бы прожечь дыру в двери, если бы он не был настолько обессилевшим. Вцепившись в холодные перила, он стал спускаться по лестнице.