Сигнальный экземпляр - [14]

Увлекшись подслушиванием, Себастьян забыл обо всём. А потом, словно бы интуитивно что-то почувствовав, он обернулся и чуть не вскрикнул от неожиданности. На лестнице, застыв от изумления, стоял учитель физкультуры.

Учитель смотрел на Себастьяна, а Себастьян смотрел на учителя. В глазах обоих был неприкрытый ужас. Себастьян, наконец, осознал, где он находится и что делает, и спина его покрылась липким потом. Учитель, явно находящийся в шоке от неслыханной дерзости (и смелости, чего уж скрывать), приоткрывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Себастьян воспользовался его замешательством и бесшумно, но стремительно рванул мимо него вниз по лестнице, в коридор. Он бежал, не оглядываясь, до самой комнаты отдыха. Отдышавшись, Себастьян сел на кровать и подтянул под себя ноги. Он чувствовал себя протрезвевшим. Ему это было нужно.

Но главное — он успел услышать из уст директора Барни нечто, заставляющее его сердце биться чуть быстрее. Себастьян не считал себя сильнее или лучше других, или, тем более, Ронни, но он, кажется, был удачлив. И вынослив. Себастьян не знал, поможет ли ему это в самом крайнем случае, как и до сих пор не знал, что происходило за дверью кабинета Барни (да и не горел желанием это узнать), но услышанная фраза с того дня постоянно вертелась у него в голове. Фраза, обращённая к несчастному, который, конечно, не вернулся.

— Просто дотяни до утра. Если продержишься — выйдешь отсюда и вернёшься к остальным. Попробуешь?

Через несколько дней Себастьян уже не был уверен, было ли там «дотяни» или всё-таки «доживи» (что, несомненно, звучало более страшно), но сути это не меняло.

Учитель физкультуры не стал брать очередной грех на душу, и директор Барни так никогда и не узнал о дерзком поступке Себастьяна. Все были сосредоточены на контрольных работах и оценках за них, потому что директору Барни понравилась его новая система строгой дисциплины. Рано или поздно кто-то получал плохую отметку, как бы он ни старался — потому что проверки стали проводиться всё чаще, и учителя больше не рисковали, завышая ребятам оценки. Особенно после того, как якобы уволился мистер Дэвидсон. Так что выбрать себе очередную жертву особого труда директору Барни не представляло. Уяснив, что учителя достаточно напуганы, он мог иногда просто пролистывать дневники, даже не утруждаясь проверять соответствие оценок реальным знаниям — теперь они действительно совпадали.

А потом кто-то из учителей раздобыл жидкость, с помощью которой можно было подправлять оценки в дневниках, и подправлять почти профессионально. Но жидкость эта требовала огромного внимания и аккуратности. Пузырёк с ней стал ходить по ребятам, для которых он был спасением. Хотя пока мало кто из них мог начисто исправить оценку, они усердно тренировались. В большинстве неудачных случаев жидкость прожигала в бумаге дыру. По сути, мало кто из них мог похвастаться удачным применением, но находились и те, кто успешно освоил эту технику. Хотя пока у них снова не было математики, опасаться было почти нечего, но они развивали свой навык впрок. На всякий случай.

Учителя понимали, что при желании директор Барни сможет отличить подделанную оценку, но даже если нет — если ему захочется проверить их знания или соответствие оценок в дневниках оценкам в журнале (чего он почти никогда не делал), то ему сразу всё станет ясно. И тогда несчастному ученику не поможет исправленная циферка в дневнике. Как бы то ни было, до тех пор, пока расслабившийся, убедившийся в запуганности учителей и довольный своей новой системой директор Барни пролистывал только дневники, проблем не должно было быть. Зато у учеников появилась небольшая надежда, их маленькая тайна. Но даже не это главное — главным было то, что учителя снимали с себя ответственность. Ведь они, как и должны были, ставили реальные оценки, а что с ними произошло дальше — уже не их вина. Зато ребятам было спокойнее.

До тех пор, пока у них снова не началась математика. Новый учитель был нервным, угрюмым и внешне чем-то напоминал директора Барни. Он им сразу не понравился. Он внушал им какое-то тревожное чувство. С первого же урока они поняли, что началась тяжёлая пора. Объяснял он отвратительно, но спрашивал редко. Однако за первую же проверочную работу треть из них получила тройки. И то, потому что ему не хотелось сразу всех подставлять. Директор Барни к тому времени придумал новую стратегию, и пока периодически прощал несчастным тройки, заставляя их трястись то от ужаса, то от счастья. Он хотел, чтобы они снова расслабились. На время.

Двоек директор Барни по-прежнему не прощал.

Ребят постоянно бросало то в жар, то в холод, в голове у них была одна только математика. Как обезумевшие, они всё свободное время пытались понять то, что не удалось понять на уроке. А ещё продолжали тренироваться в исправлении оценок. Когда особо искусный из них исправил полученную двойку на тройку, и директор Барни, пролистав его дневник, ничего не заметил, они беспредельно воодушевились. Из непреодолимого страха быть уличённым зазря, никто из них не рисковал помочь другому, так что каждый оттачивал своё мастерство в силу своих возможностей.