Сигнал к капитуляции - [35]

Поэтому разоблачение застало ее врасплох.

– Я звонил тебе трижды после обеда, – сказал Антуан.

Он бросил плащ на стул. Даже не поцеловав, он неподвижно навис над ней. Она улыбнулась:

– Да, я выходила надолго. Разве Марианна тебе не сказала?

– Как же, как же, сказала. И во сколько же ты ушла?

– Около часа. – Что-то в его голосе встревожило Люсиль. Она подняла глаза, но он избегал ее взгляда.

– У меня неподалеку от «Ревю» была деловая встреча, – выпалил он. – Я звонил тебе предупредить, что зайду. Тебя не было. Тогда я подошел к половине шестого. Вот.

– Вот, – машинально повторила она.

– Ты почти три недели не ходишь в редакцию. Они не заплатили тебе ни гроша. Я…

Он говорил очень тихо, но тут голос его взвился. Он сорвал с шеи галстук и запустил в нее.

– На какие шиши ты купила этот галстук? И пластинки? Где ты обедала?

– Послушай, Антуан, успокойся… Ведь не думаешь же ты, в самом-то деле, что я выхожу на панель… Это смешно.

Антуан залепил ей пощечину. Она была так потрясена, что даже не шелохнулась. С лица не сразу сползла улыбка. Щека горела, и она провела по ней ладонью. Но этот детский жест только взбесил Антуана. Как это часто случается с беззаботными обычно людьми, вспышки гнева бывали у него продолжительными и мучительными. Мучительными для палача даже больше, чем для жертвы.

– Я не знаю, чем ты занималась. Я знаю только, что три недели ты мне врешь без остановки. Больше я ничего не знаю.

Повисло молчание. Люсиль думала о пощечине. К ярости примешивалось что-то вроде любопытства. Она размышляла, как вести себя в такой ситуации. Гнев Антуана всегда казался ей несоразмерным причине.

– Это Шарль, – заявил Антуан.

Она не сразу поняла, про что он.

– Шарль?

– Да, это все Шарль – эти галстуки, эти пластинки, твои кофточки, твоя жизнь…

До нее дошло. Она чуть не засмеялась, но, взглянув на бледное, искаженное лицо Антуана, сдержалась. Она слишком боялась его потерять.

– Да нет, это не Шарль, – торопливо начала она. – Это все Фолкнер. Подожди, я сейчас тебе объясню. Деньги у меня за колье. Я продала его.

– Я вчера его видел.

– Это фальшивый жемчуг, любой бы заметил. Попробуй раскусить бусинку, сам убедишься…

Момент был явно неподходящий, чтобы кусать бусы и вспоминать Фолкнера. Лгать у нее получалось куда лучше, чем говорить правду. Щека горела.

– Я не могла больше ходить в эту контору.

– Ты проработала всего две недели…

– Да, две недели. Я поехала в магазин Дори на Вандомской площади и продала жемчуг. А вместо него заказала копию, вот.

– И чем же ты целые дни занималась?

– Гуляла, дома сидела. Как раньше.

Он так посмотрел на нее, что ей захотелось куда-нибудь спрятаться. Но всякий знает, что, если прятать глаза при таких разговорах, тебя уж точно заподозрят во лжи. Она заставила себя выдержать взгляд Антуана. Его золотистые глаза потемнели. Ей пришло в голову, что ярость красит его – довольно редкий случай.

– Почему я должен тебе верить? Ты три недели только и делаешь, что врешь.

– Потому что я ни в чем больше не виновата, – устало ответила она и отвернулась. Прижавшись лбом к стеклу, она бессмысленно следила, как по двору прогуливается кот, казалось, не замечающий мороза. Она добавила примирительно:

– Я говорила, что не создана для этого… Я умерла бы. Или стала бы некрасивой. Мне было так плохо, Антуан! Это единственное, в чем ты можешь меня упрекнуть.

– Почему ты ничего мне не сказала?

– Тебе так нравилось, что я работаю, интересуюсь «жизнью». Я не хотела тебя огорчать.

Антуан повалился на кровать. Два часа перед тем он терзался отчаянием и ревностью. Вспышка гнева отняла у него последние силы. Он верил ей. Он знал: сейчас она говорит правду. Но легче от такой правды не делалось. Она вызывала лишь безбрежную тоску. Люсиль всегда была одна и всегда будет одна, до нее не достучаться.

У него мелькнула мысль, не легче ли ему было б, узнай он о ее измене. Тихо и устало он спросил:

– Люсиль, ты мне совсем не доверяешь?

Она бросилась к нему, стала целовать его щеки, лоб, глаза. Она бормотала, что любит его, что он ничего не понимает, что он безумен и жесток. Антуан лежал неподвижно. Он даже слегка улыбался. Он был в полном отчаянии.

Глава 21

Минул месяц. Люсиль перешла на легальное положение и почти не покидала свою норку. Ей было хорошо. Только когда вернувшийся с работы Антуан по вечерам спрашивал, чем она занималась днем, ей всякий раз было немного стыдно отвечать «ничем». Впрочем, он задавал свой вопрос машинально, без тени издевки. Но все-таки задавал. Иногда в его взгляде проскальзывала грусть, неуверенность. В минуты любви в нем появилась теперь какая-то ярость, надрыв. Потом он откидывался на спину, и когда Люсиль склонялась над ним, она виделась ему кораблем, уходящим в море, или облаком, плывущим по ветру, – чем-то зыбким, ускользающим. Ему казалось, она и впрямь ускользает, и он говорил, что любит ее, как никогда. Она падала на подушки рядом с ним, закрывала глаза, молчала. Нередко сетуют, что люди стали забывать цену словам. Но часто они забывают и то, как много безумства и абсурда может заключать молчание. В ее памяти пролетали обрывки детских воспоминаний, вереницей проплывали давно забытые лица ее мужчин и среди них замыкавшее галерею лицо Шарля. Она видела то галстук Антуана на ковре в Дианиной комнате, то крону дерева – в Пре-Кателан. В пору счастья из этих осколков в ее воображении складывалась мозаика, которую она звала «своей жизнью». Теперь выходило лишь бесформенное крошево. Антуан прав: непонятно, к чему они идут, что с ними будет. Их кровать – еще недавно чудесный корабль, уносивший в прекрасную даль, – вдруг оказалась хлипким плотом, бессмысленной игрушкой волн. Ставшая такой родной комната превратилась в нелепую декорацию. Антуан слишком много говорил о будущем, потому-то у них его и не будет.