Сид Кампеадор - [81]
Но у Сида это завистливое непонимание не вызвало ни уныния, ни злобы. Став изгнанником, он не искал мести, хоть бы и дозволенной законом, и даже не удалился в шатры бездействия, как Ахилл, другой эллинский герой, когда им пренебрегли; он также, в отличие от Ахилла, не желал беды тем, кто его недооценил. Совсем напротив: Сид несколько раз приходил на помощь королю, изгнавшему его, а поскольку земляки упорно его не принимали, посвятил себя самостоятельной деятельности — единственному прибежищу изгоя: он действовал в одном направлении с теми, кто им пренебрег, вопреки их желанию, однако свою деятельность, подобно сокровищу, перенес в удаленное место, недоступное для древоточца и вора.
Презираемый графами Карриона, Нахеры, Барселоны как более низкородный, Сид возвел благородство дел на более высокую ступень, чем благородство происхождения; он искал необходимой ему дружественной и энергичной поддержки у изгнанников, оказавшихся в еще худшем положении, искал ее в братском чувстве к той массе незнатных людей, что окружала его, и в своей любви к простому народу дошел до изысканной учтивости, будучи столь же вежлив со своим поваром, сколь предан и тверд перед лицом враждебно настроенного императора. Окруженный этими людьми, он и совершал свои подвиги, а когда завоеванные им земли уже составили королевство, он преподнес его своему несправедливому суверену, признав «верховенство своего короля дона Альфонса». Когда Сид направляется в толедскую долину, чтобы примириться с королем, и унижается перед ним, если верить описаниям этой сцены, которой старинные поэты отдавали предпочтение как первостепенно важной, он совершает свой самый героический подвиг — убивает в себе дикий индивидуализм. Утвердив вопреки завистникам свою власть великими победами, он не превозносится, исполнившись эгоистической презрительности, а добровольно смиряется перед недостойным человеком, не понимающим его, ибо признает то высшее бытие, которое индивидуум, сколь бы выдающимся он ни был, должен обрести в составе общества, и страстно желает обрести его. Очень далекий от мысли, что вся окружающая жизнь не имеет иной цели, кроме подготовки к приходу сверхчеловека, он чувствует, что самая сильная личность — ничто без народа, ради которого она живет. Народ в своей целостности, включающей великих и малых, в своей исторической длительности является той сферой, из которой произрастает героизм и где он обретает бессмертие. Самые древние песни о завистливых графах, как и старинная «История Родриго», сообщают нам, как в конечном счете Кампеадор достигает признания и дружбы одного за другим двух графов Барселонских, первоначально побежденных, как достигает согласия и самого эффективного союза также с двумя арагонскими королями, прежде враждебными, наконец, как обретает благосклонное понимание и решительную поддержку своего императора, и можно уверенно предположить, что после того, как он стал другом короля, его друзьями стали и царедворцы из группировки Гарсии Ордоньеса. Итак, сколь медленным и нелегким был путь к победе над противниками, столь же полной была сама эта победа.
Заключение
Стараясь опереться на суждения современников, мы обнаружили в уже упоминавшейся «Поэме об Альмерии» краткое отступление, где приводится мнение о непобедимом Кампеадоре, которое люди того времени сформировали на основе его эпической славы, и указываются два направления, на которых он расходовал свою несокрушимую энергию, — покорение мавров и покорение враждебных графов:
Сам Родерик, часто называемый «моим Сидом», которого воспевают, ибо враги никогда не одолевают его, который покорил мавров, покорил также наших графов…
Здесь Сид поначалу превозносится за неслыханные победы над альморавидами, а потом — как благородный победитель завистливой знати, для чего потребовался героизм не меньший, чем для полевых сражений.
История, полностью подтвержденная документами, и поэзия того времени единодушно делают особый упор на этой двояком аспекте деятельности Сида, в эпоху величайших кризисов — как внутри страны, так и внешних — установившего вместе с Санчо II на полуострове гегемонию Кастилии в борьбе с наследственным верховенством Леона, поставившего благородство дел выше благородства крови, укротившего окружающую его завистливость, добившись для осуществления своего валенсийского предприятия сотрудничества всех христианских государей против общих врагов, и остановившего сокрушительное нашествие африканских агрессоров, утвердив верховенство европейской Испании над исламской.
