Сид Кампеадор - [79]

Конечно, Альфонс был не из тех королей, чьим единственным фиктивным достоинством является высшая должность и которые для своих подданных в их повседневной жизни составляют лишь бесполезное бремя; он в сражениях не щадил своей крови и крови единственного сына, и этого для нас достаточно, чтобы понять, до какой степени он испытывал благородное чувство ответственности, которую налагал его сан. Как правитель он показал себя решительным продолжателем дела обновления Испании, дела, которое начали его отец и дед, как рыцарь был неутомимым воителем, как светский человек имел полный комплект счастливых качеств, позволяющих ему всегда оставаться любимцем фортуны и вызывать симпатии многих; громкие цареубийства в Кастилии и в Наварре, ошибки эмира Толедо, позднее и бесполезное раскаяние эмиров Севильи и Бадахоса, разочаровавшихся в альморавидах, — все это оказалось очень на руку Альфонсу. Но, с другой стороны, поскольку в детстве Альфонс был любимцем родителей и сестер, которые его до крайности переоценивали, он вырос эгоистом, себялюбцем. Так, он высокомерно вел себя с андалусскими эмирами и настолько третировал их, что это их подтолкнуло просить вмешательства альмо-равидов, не раз проявлял неблагодарность по отношению к своим постоянным союзникам — королям Арагона и в довершение всего отличался обычным пороком правителей, лишенных великодушия: ради своего удобства и по небрежению они всегда возвышают бездарностей — как во дворцах, где имеются гаремы, так и в тех, где держат камарилью. Альфонс предпочитал людей неспособных, и бойня при Уклесе стала для него последней, но не единственной расплатой за неумную антипатию к Сиду, всегда непобедимому, и за пристрастие к Гарсии Ордоньесу, всегда терпящему поражения.

Это предпочтение, которое Альфонс VI испытывал к послушной бездари, вкупе с неприязнью к герою не объясняется до конца ни ловкими интригами графа Нахеры (если они были), ни вероятными изъянами и природными свойствами биварского инфансона. Хороший правитель должен был бы скорее сдерживать или терпеть подобные недостатки, чем игнорировать непобедимого полководца, тем более что вассал всегда и неизменно демонстрировал покорность суверену, как единодушно утверждают Ибн Алькама, «История Родриго» и «Песнь». Главное объяснение этой антипатии Альфонса — непонимание, зависть, за которые его порицают три других документа того же времени. Подобная завистливость выглядит непостижимой в короле, который по праву мог быть удовлетворен собственными достоинствами — настолько высокими, что поверхностный наблюдатель мог бы поставить его выше героя — объекта зависти; но причины, по которым в столь великом короле законное чувство гордости своим превосходством могло быть омрачено досадой из-за своей неполноценности, действительно существовали. Оценим его долгое царствование, разделив на три периода.

1. 1065–1072. Семь лет слабой активности, по истечении которых Альфонс, несколько раз побежденный своим братом Санчо и Сидом, потерял трон. «Комментарий к истории Силоса» утверждает, что это Альфонс из зависти к брату развязал братоубийственные войны и что брата убили по его наущению. Официальная история сообщает, что Альфонс в ущерб Санчо не выполнил условий, согласованных перед битвой при Льянтаде, а после обманом захватил другого своего брата Гарсию и восемнадцать лет держал в заточении, обеспечив себе власть над королевствами, разобщенными отцом. Подобные действия обличают человека властного, идущего напролом, и эти черты характера ярко проявятся во втором периоде.

2. 1072–1086. Четырнадцать лет императорского величия. Избавившись от Санчо и Гарсии, завладев их землями, Альфонс смог осуществлять непрерывное и успешное воздействие на таифские государства, заслуженно увенчавшееся взятием Толедо. Из этой удачливой деятельности он систематически исключает Сида, сначала обрекая его на бездействие, потом изгнав, потом загнав в угол и унизив в изгнании; причиной этому была зависть, как дружно утверждают «Песнь о Кампеадоре» и «История Родриго». Впрочем, превращая в качестве императора таифских эмиров в своих вассалов, Альфонс отнюдь не выступал как инициатор и никаких культурных новшеств не вводил; он был в чистом виде продолжателем дела отца и брата, продолжателем самым усердным, но неоригинальным — он не увидел ничего сверх того, что видел его отец. Копытами своего коня он триумфально попирал песок Гибралтарского пролива, но не догадался бросить взгляд на Африку. Не ведая о силе, породившей в то время мусульманскую реакцию в Азии и Африке, он, ужесточив налоговую систему отца и брата, довел мавров до отчаяния, а когда в Альхесирасе возникла африканская угроза, которой для Фернандо I не существовало, не сумел найти решений, каких требовала новая ситуация. Если бы он так упорно не отказывался восхищаться чужими заслугами, если бы приложил усилия, чтобы возложить охрану пролива на Сида, тот бы удержался там еще успешнее, чем в Валенсии, аль-моравиды никогда бы не переправились в Испанию, а Реконкиста завершилась бы успехом через недолгое время.