Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш - [10]

хану[118], т. е. находятся в определенной (вассальной или даннической) зависимости от него. Ясак~выход состоял скорее всего из натуральных выплат продуктами земледелия, скотоводства и промыслов. За столетия ордынской и сибирско-татарской государственности налоговая система полностью оформилась. В литературе высказывалось верное, на мой взгляд, положение о преемственности административно-фискальных порядков Сибирского юрта и Московского государства в этом регионе[119].

В первую весну после утраты Искера Кучум направил за ясаком в Тарханский городок «дворецкого своего Кутугая», который угодил в руки Ермаковых казаков. «Командировка» Кутугая имела целью «с подданных своих збирати и соболи и лисицы и прочих зверей и рыб»[120]. Если рыба предназначалась непосредственно для пропитания, то ценную пушнину наверняка предполагалось обменять на товары у торговцев.

Тарханский городок (Тархан-кала) на Тоболе, в устье Туры, характеризуется в Ремезовской летописи как «заставной таможной Кучюмов городок»[121], т. е. пункт сбора таможенных пошлин с купцов. Однако относительно периода ханского «казачества» сведений, взимались ли подобные выплаты с приезжих и мимоезжих коммерсантов, нет.

Известно, что жителям Сибирского ханства было знакомо хлебопашество. Об этом свидетельствуют как соответствующие орудия, найденные на развалинах Искера, так и наличие хлеба в ясачных выплатах, привезенных Ермаку сибирцами. Заняв брошенную татарами столицу, казаки обнаружили в ней «богатства множество и хлеба»[122], а в документе, составленном через сорок лет после прихода Ермака, под «Старой Сибирыо»~Искером упоминались старые «царевы пашни паханые»[123]. Однажды промелькнуло сообщение о собственной запашке «казаков»: в 1598 г. Кучум направился «на Обь реку… где у него хлеб сеен»[124].

Татарские предания относили появление земледелия в крае к эпохе некоего древнего хана Юзака, сына Мунчака, когда «в татарских улусах везде начали пахать, сеять овес, ячмень, полбу»[125]. Поэтому свидетельства европейцев-современников о сибирских татарах, будто те «не знают употребления хлеба», «еще тридцать лет назад (написано в 1606–1607 гг. — В.Т.) они не знали, что такое хлеб»[126] и т. п., не должны буквально трактоваться как полное отсутствие у сибирцев культуры возделывания зерновых злаков.

Примитивным мотыжным земледелием — выращиванием именно ячменя, полбы и овса занимались барабинские татары, а татары, жившие по Тоболу и Иртышу, практиковали более развитую форму обработки земли— пашенную (в подсечно-огневой и залежно-переложной разновидностях)[127]. Причем на фоне экономики степных и таежных соседей эта отрасль их хозяйства оказывалась весьма развитой и поспособствовала насаждению земледельческих навыков у вогулов («от них же (татар. — В.Т.) навыкоша сии (вогулы. — В.Т.) земледелию и упражняются з прылежанием труда в сеянию и собиранию плодов»[128]).

Пользуясь своим падишахским рангом, Кучум иногда пробовал организовать переселение подданных (или тех, кого он считал или стремился сделать таковыми). В середине 1590-х годов известны такие его шаги по отношению к жителям Аялынской волости. Узнав о намерении русских основать крепость — будущую Тару, он приказал своему сыну Али переселить татар из места расположения будущего города. Тот увел с собой 150 аялынцев и 50 человек из Малогородской волости и построил для них специальный городок[129]. Кроме того, выше цитировалась воеводская отписка о ханском приказе «лутчим людем» нескольких волостей перебираться «жить на Уби»[130]. Подобные принудительные миграции наверняка были незначительными: мы помним, как единодушно в фольклорных источниках местные татары отвергали сотрудничество с Кучумом.

Глава 2 . Враги, друзья и соседи. Последний бой Кучума

Следствием утраты власти Кучумом было то, что его естественными главными врагами стали «неверные» русские — казаки Ермака и затем те, кто пришел им на смену, — служилые, стрельцы, жители городов и новооснованных деревень. Не меньшее раздражение и мстительные чувства вызывали у него те татары, что смирились с падением Сибирского юрта, подчинились власти воевод и более мелких начальников, начали платить подати в царскую казну и таким образом превратились в российских подданных.

Как известно, в августе 1585 г. хану удалось заманить Ермака в засаду и расправиться с ним. Видимо, в этой ситуации замерцала призрачная возможность отвоевания юрта. Во всяком случае, татарское предание, переданное Миллером, рассказывает о дележе доспехов мертвого атамана: один панцирь был преподнесен в «мольбище белогорского шайтана» остяков, второй достался мирзе Кайдаулу-Чайдаулу, кафтан — беку Саид-Ахмеду (Сейдяку), сабля с поясом — карачи-беку[131]. То есть в тот момент вокруг Кучума якобы объединились ведущие политические силы: татарские беки во главе с Карачи, тюркская родоплеменная знать в лице Кайдаула, беки-Тайбугиды, предводительствуемые Саид-Ахмедом, и верхушка подданных обских угров.

Однако подобное единодушие представляется фантастическим, и если какое-то подобие альянса и имело место, то лишь на протяжении очень короткого времени. В самом деле: до этого карачи-бек, по Ремезову, откочевал прочь от Кучума, а Саид-Ахмед, кажется, еще не появился в поле зрения сибирцев из своей бухарской эмиграции.