Сибирь - [51]

Но нужно возвращаться. Рядом с гостиницей, прямо под большим рекламным щитом Cartier, спотыкаясь, нетвердой походкой идут совершенно пьяные мужчина и женщина, повисшие друг на друге. У мужчины на плече сумка, в которой дребезжат пустые пивные бутылки. N., наша переводчица, кажется очень огорченной. Она рассказывает, что несколько дней назад во время прогулки на острове Свияжск маленькая девочка лет пяти притащила домой своих родителей, мертвецки пьяных. Есть какой-то ужасный символ в этой встрече падшей пары и сверкающей рекламы шикарных и дорогих часов. Чтобы прогнать эти мысли, я машинально записываю название улицы: Богдана Хмельницкого. Я не знаю, кто это и, естественно, любопытствую: я догадываюсь, что в каждом мгновении этого путешествия разыгрывается история России.

По возвращении мое любопытство удовлетворено: Богдан Хмельницкий действительно очень важный персонаж для россиян. Это казацкий украинский гетман, или атаман, который после кровавого противоборства с Польшей в 1654 году обратился к России с просьбой о присоединении. Как и в других местах моего повествования, я не могу отказать себе в удовольствии на мгновение оживить эту личность, до сих пор мне неизвестную. Родившийся в семье мелкой украинской шляхты, он хорошо учится в Киеве, а затем Львове. Кроме украинского он знает латынь, польский и русский. Получив военное образование, он участвует в боевых действиях запорожских казаков против Турции. В имении Субботово, куда он вынужден был отступить, он подвергся истязаниям польской шляхты. Его младший сын был запорот плетьми насмерть. «Эта жестокость породила в нем сильное чувство ненависти и непреодолимое желание мести польской знати» (заметка из Всемирной энциклопедии).

Несмотря на ненависть большевиков по отношению к казакам, благодаря присоединению Украины к России его именем был назван орден, которым наградили 323 советских деятеля. Все это несколько освещает иногда скрываемое в наше время противоборство русских получению независимости Украины. Настоящее отрыгивает ядрами прошлого, покрытыми тлеющими углями, которые разгораются при малейшем дыхании на них…

Вторник, 8 июня: Иркутск, тринадцатый день

8 часов. Какое-то время я одна в зале цокольного этажа, куда спустилась на завтрак. Мне предложили несколько меню, из которых я выбрала наугад. Завтра я закажу что-нибудь другое… Телевизор работает, непонятно для кого. Во всяком случае, прием плохой, почти ничего не видно, и звук очень слабый. Почему бы его не выключить? Это очень неприятно постоянно видеть перед глазами мутный аквариум. И потом, утром так хочется немного тишины. Я смотрю на узкий проход, по которому идет официантка, маленькая японка, серьезная, точная. Кто она? Откуда? Все эти судьбы, с которыми я пересекаюсь в путешествии, жизни, которые вспыхивают на мгновение и свет которых удаляется безвозвратно… Так, без сомнения, происходит и в нашей повседневной жизни, особенно если, как я, жить в большом городе.

Но этого достаточно, чтобы я вновь почувствовала безотчетный страх предыдущих дней. Усталость и волнения путешествия делают вас восприимчивыми ко всякого рода беспокойствам, на которые мы обычно не обращаем внимания. Громадность мира, плотность населения, различие и шаткость судеб — все это переворачивает. Вдруг происходит что-то, что вне вашей власти. Вы больше не владеете собой, вами владеют, вы не управляете собой, вами управляют. Откуда-то слезы и приступ бурных неконтролируемых эмоций. Так вдруг выплескивается подземная река. Я не одна это ощущаю. Когда это приходит, я ищу глазами F. F., и она своей ладонью стирает на щеке маленькую спускающуюся полоску, и глаза у нее красные.

Вернувшись в свою комнату, я готовлюсь к экскурсии на озеро Байкал (инструктаж: всем тепло одеться). Но я думаю скорее о визите в дом Волконского, музей декабристов, предусмотренном на завтра. Иркутск, несмотря на вечернее очарование улиц, остается наполненным образами ссыльных, их бесконечными страданиями. Я возвращаюсь во времени, вспоминаю рассказы о ГУЛАГе, рассказы Достоевского, воспоминания жен декабристов и вообще особенную озабоченность писателей XIX века Достоевского, Виктора Гюго, Толстого каторгой, наказанием, смертной казнью… Виктор Гюго до самых ворот Парижа сопровождал цепь каторжников, отправляющихся пешком в Тулон, Толстой проделал ради «Воскресения» часть пути приговоренных на высылку в Сибирь…

У меня немного времени до нашего отъезда, и я ограничиваюсь краткими напоминаниями в блокноте, чтобы их развить после возвращения. Например: говорил ли Виктор Гюго с Достоевским? Или с Толстым? Я знаю, что Достоевский в юности читал Гюго. Я говорю себе, что название «Отверженные» могло быть также «Униженные и оскорбленные». Я вспоминаю даже, что обе книги были написаны примерно в одно и то же время (точнее с разницей в один год: «Униженные и оскорбленные» — в 1861 году, «Отверженные» — в 1862-м). Я была очень рада, увидев ее в Красноярске в библиотеке для слабовидящих, переводной том в красивой синей обложке. Т. К. меня перед ним сфотографировал.

Но я уже опаздываю. Нужно спускаться.