Шырь - [5]
Ступня
Вначале было бледное вытянутое пятно. Затем сознание быстро сфокусировалось — и стало ясно, что я лежу на диване в московской квартирке и смотрю на свою бледную ступню, высунутую из-под одеяла, что сейчас около одиннадцати утра, что спешить никуда не надо, как обычно за последние годы, — точнее надо, но не настолько, чтоб идти немедленно: можно подремать, а к полудню я проверю электронную почту, начнутся телефонные звонки, проблемы, и по нечеткой логике продолжится моя несуровая жизнь.
Но в этот раз с пробуждением было что-то не так. Левая ступня вдруг показалась мне беззащитной, как дитя, будто бы превратилась в отдельную сущность, в которой заключены к тому же приметы всех моих родственников. Я пошевелил пальцами ноги, и мне стало жаль ступню: так трогательно напряглись жилы, так сиротливо торчали на фалангах волоски. При этом ощущение некой болезненной неразрешимости возрастало, и я подумал, что теперь вряд ли кто-то полюбит меня такого — человека с обособленной частью тела.
В томлении, согласном утренней эрекции, я хотел протянуть руку к смутно возникшей передо мной голой белокурой девушке, но, внезапно догадавшись, что заснул, вздрогнул и открыл глаза. Я приподнялся на локте и, рассеянно глядя на ногу, понял: во всей России с ее фатальными глубинками нет женщины, способной познать мою левую ступню. Не в силах больше смотреть на пальцастую конечность, я прикрыл ногу одеялом и опустил голову на подушку.
Ступня посылала сигналы, которые требовали срочной расшифровки, и я всерьез озадачился, ведь оказалось, что мои интимные наваждения до сих пор полностью зависели от телесной красоты и от рутины обиходных обрядов, и никто не вкусил со мной многомерность плоти, такую, должно быть, когда оба человека одновременно чувствуют, что они — крылатые пламенные ноги, медиумы, связующие свое и чужое, аверс и реверс, воду и твердь.
Но кто это может быть? Кто готов проникнуться моей ступней? Ступней специалиста по русской литературе XX века, агента книжных издательств Бенилюкса, парня, промышляющего чужими текстами? Я зевнул и для начала попробовал определить: а самого меня — что влечет, к чему я склонен? Люблю распродажи в книжных магазинах. Люблю ночью на своей кухне уединенно покурить анаши и съесть низкокалорийный йогуртовый торт. Люблю вязкие животные запахи. Аромат корицы неуловимо переходит в запах псины. Так, о чем это я? О черной собаке, она отрывисто дышит мне в лицо…
Не спать! И я третий раз проснулся этим утром. Некоторое время я хищно прислушивался к ступне и ждал от нее новых импульсов, как охотник ждет уток. Чтобы не было скучно в засаде, я постарался вспомнить какие-нибудь строки из классики, созвучные этому ожиданию. Хмурый фотографический Сэмюэл Беккет, вспомнившийся первым, вежливо уступил место Шолохову, рябь на стремнине встревожила по-над камышами нацелованную бабой волну, казак бережно взял накамышенную бабой речную гальку, послышались голоса на том берегу, поросшем распяленной близ черного яра коловертью…
Не спать! И меня вынесло из печальных донских плавней обратно на диван.
Я опять зевнул и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы резко насытить мозг кислородом и взбодриться. Хотелось открыть окно и проветрить комнату, но для этого нужно было встать с дивана, а я твердо решил, что не встану, пока не осмыслю эффект ступни — острый приступ одиночества, граничащего с кровной близостью ко всему живому на планете.
Глубокие вдохи помогли, и я переключился на раздумье о психологии ощущения счастья, надеясь через это понять, какой именно партнер мне нужен, чтобы сладить со ступней. Да, ничего умозрительного нет в моих мечтах, соображал я, впрочем, как и у всех смертных. Разница между людьми здесь лишь в том, насколько быстро воображение сменяет один приятный кадр другим. А что еще я люблю? Очень люблю хинин в малых дозах, он остужает мое пылкое сердце.
Пытаясь подсластить минуты раздумий, я принял самую истомную позу, какую мог: лежа на правом боку, до предела вытянул правую ногу, а левую поджал к животу, обхватив колено левой ладонью; правую же руку, просунув под подушку, свесил с торца дивана. Замерев так, я вспомнил, что часто, засыпая или просыпаясь в какой-нибудь изощренной позе, представляю, что не лежу, а вертикально выставлен нагой скульптурой в галерее, где экспонируюсь только я во множестве вариантов, и под каждым моим несуразно застывшим телом — табличка с датой и условиями принятия позы. Допустим: «2008, август, Алушта, крыша двенадцатиэтажного дома, матрас на ящиках, рассвет, легкое наркотическое опьянение; поза: атлет на состязаниях, собирающийся метнуть диск, но в последний миг понявший, что диска в руке нет». Или — чуть дальше вдоль колонн — такой я, слабее подсвеченный софитом памяти: «2005, февраль, Москва, МХАТ им. Горького, партер, дают что-то феноменально унылое из Педро Кальдерона; поза: паралитик-колясочник на авиационном шоу. Рот приоткрыт». И так далее.
Решив не устанавливать в этот музей забытья свежий образчик неги, зафиксированный в начале предыдущего абзаца, усилием воли я умертвил внутри себя галерейщика-единоличника и переключился с малого на масштабное — стал думать о моей России с ее нерадивыми глубинками, и вот что: пока я лежу, возбуждаемый собственной ступней, и занимаюсь дремотным позерством, то есть делом, по сути, не первостепенным, — в России с ее неуемными глубинками начался процесс культурного оздоровления общества: водители лимузинов учатся уступать дорогу пешеходам, насильники трахают своих жертв уже без садистских штучек, просто трахают и всё…
Впервые в мире публикуется автобиография Иисуса Христа. Его исповедь. Она проливает свет на события, которые случились в Палестине две тысячи лет назад и легли в основу Евангелия – наиболее читаемой книги в истории человечества. Учитель сам, ничего не скрывая, рассказывает о себе. Олег Зоберн – писатель, лауреат литературных премий «НОС» и «Дебют». «Упоительно! Исторический роман погорячее Дэна Брауна». Сергей НИКОЛАЕВИЧ, главный редактор журнала «СНОБ» «Наконец-то на русском языке написан универсальный роман, проникнутый духом истинной религиозности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького. Рассказы публиковал в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя” и др. Лауреат премии “Дебют” (2004 г.). Живет в Москве.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Журналист, креативный директор сервиса Xsolla и бывший автор Game.EXE и «Афиши» Андрей Подшибякин и его вторая книга «Игрожур. Великий русский роман про игры» – прямое продолжение первых глав истории, изначально публиковавшихся в «ЖЖ» и в российском PC Gamer, где он был главным редактором. Главный герой «Игрожура» – старшеклассник Юра Черепанов, который переезжает из сибирского городка в Москву, чтобы работать в своём любимом журнале «Мания страны навигаторов». Постепенно герой знакомится с реалиями редакции и понимает, что в издании всё устроено совсем не так, как ему казалось. Содержит нецензурную брань.
Острое социальное зрение отличает повести ивановского прозаика Владимира Мазурина. Они посвящены жизни сегодняшнего села. В повести «Ниночка», например, добрые работящие родители вдруг с горечью понимают, что у них выросла дочь, которая ищет только легких благ и ни во что не ставит труд, порядочность, честность… Автор утверждает, что что героиня далеко не исключение, она в какой-то мере следствие того нравственного перекоса, к которому привели социально-экономические неустройства в жизни села. О самом страшном зле — пьянстве — повесть «Дурные деньги».
Книга посвящена французскому лётчику и писателю Антуану де Сент-Экзюпери. Написана после посещения его любимой усадьбы под Лионом.Травля писателя при жизни, его таинственное исчезновение, необъективность книги воспоминаний его жены Консуэло, пошлые измышления в интернете о связях писателя с женщинами. Всё это заставило меня писать о Сент-Экзюпери, опираясь на документы и воспоминания людей об этом необыкновенном человеке.
«Старый дом на хуторе Большой Набатов. Нынче я с ним прощаюсь, словно бы с прежней жизнью. Хожу да брожу в одиноких раздумьях: светлых и горьких».
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
Пространство и время, иллюзорность мира и сновидения, мировая история и смерть — вот основные темы книги «Персона вне достоверности». Читателю предстоит стать свидетелем феерических событий, в которых переплетаются вымысел и действительность, мистификация и достоверные факты. И хотя художественный мир писателя вовлекает в свою орбиту реалии необычные, а порой и экзотические, дух этого мира обладает общечеловеческими свойствами.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.