Шырь - [42]

— Да, именно по-женски я жену Лота понимаю, — закончила свое рассуждение Нина.

Илья уже не мог различить ее лица — Нина, одетая во все темное, почти слилась с деревом, только отчетливо белели ее кроссовки. Тучи к этому времени исчезли, и небо, обрезанное снизу ломаным контуром крыш невысоких домов, было темно-фиолетовым, густым. Над входом в дом засветился круглый плафон лампы, забранный металлической сеткой.

— Хороший у вас сад, — сказал Илья, поняв, что это мать Нины включила свет. — Мне пора… Спасибо за ужин. Обратно долго добираться. На поезде, потом на трамвае.

— Не люблю утренние и вечерние трамваи, — задумчиво произнесла Нина. — И метро тоже не люблю.

— Почему? — спросил он без интереса.

— Там люди иногда тесно прижаты друг к другу, но одновременно все чужие, — ответила она.

Ничего не сказав на это, Илья встал со скамейки, засунул лавровый листок в карман своей кофты и невольно попытался представить, как будет выглядеть Нина, если вдруг превратится в соляной столп, но вообразил лишь ее лицо с крупинками соли на губах.

— Мне пора, — повторил он виновато.

Илье хотелось быстрее покинуть эту крохотную эмигрантскую резервацию. Нина вышла из-под дерева, и они молча направились к дому, к свету лампы над дверью. Чтобы попасть на улицу, Илье нужно было вновь пройти через кухню, комнату и коридор.

Тризна по Яну Волкерсу

Когда я впервые услышал эти имя и фамилию, они мгновенно распались в моем сознании на составляющие. На писателя Янчевецкого, который во время одного из своих многочисленных путешествий работал смотрителем колодцев в Средней Азии, на писателя Яна Парандовского, писавшего о писателях, и на множество иных Янов, о которых я знал или только догадывался, живших и живущих, литературных и мирских, благочестивых и грешников.

От фамилии этого человека отделилось слово «волк», и я представил такую сцену: звездная ночь, заснеженная лесная дорога, по ней бегут несколько голодных волков, бегут за каретой, в которой сидит и боится их Сибирочка — одна из самых известных героинь романов детской писательницы Лидии Чарской. Если бы незадолго до этого я не занимался исследованием творчества Чарской, то, конечно, мог представить что-нибудь другое: современную Сибирь на карте России, или зоопарк у метро «Баррикадная» в Москве, или миролюбивую лайку своего соседа по лестничной клетке, или даже овечью шкуру.

Две буквы — «е» и «р», следующие за «волком», по причине заграничности фамилии превратились в термины «Европа» и «Россия», находящиеся хоть и в одном контексте, но все равно графически отделенные друг от друга. И последнюю букву — «с» — из-за близости к словесной Европе я увидел в латинском варианте, то есть похожую на недорисованный символ бесконечности, в знак протеста принявший вертикальное положение.

На этом ассоциации закончились, но позже еще часто принимали самые разные формы, пока я не прочитал все книги, написанные Яном Волкерсом. Означенные имя и фамилия перестали быть просто материалом для отвлеченных фантазий, всякий раз заставляя меня воображать одного лишь их хозяина. В разных, правда, обстоятельствах. Ян мог сидеть за письменным столом, гулять по своему саду, мог пить вино, встречаться с любимым человеком, общаться с журналистами… В общем, мог заниматься всем тем, чем может заниматься знаменитый голландский писатель.

Так было до тех пор, пока он не умер — во сне, как праведник. И в день кремации Яна Волкерса ранним октябрьским утром самолет компании KLM на взлетной полосе аэропорта «Шереметьево-2» разогнал мои тело и душу до скорости примерно в триста километров в час и стал взлетать. Я сидел у окна. Было пасмурно, самолет набирал высоту сквозь облака, и я ждал, когда же покажется солнце, хотелось скорее увидеть его — над молочно-серым покровом, сверху похожим на огромный мозг, думающий, пролить над Москвой и Московской областью дождь или воздержаться. Самолет долго не мог преодолеть это непроглядное пространство, и я вспомнил, что wolk — по-голландски означает «облако». Я подумал о том, что вот так и вся жизнь: летишь и ждешь, когда же закончатся облака. И еще я подумал, что Ян Волкерс уже преодолел их на крыльях пророков[4].

Накануне я позвонил своему голландскому издателю-капиталисту Арию и сказал, что хочу проводить Яна Волкерса в последний путь. Арий обещал встретить меня в аэропорту, в зале ожидания № 3.

Пока образ автора летит в самолете к Нидерландам над Россией, Белоруссией, Польшей, над южным краем Балтийского моря и над Германией, над тонкими извивами рек в просветах облаков и крупитчато мерцающими крышами больших строений, я уточню вот что: писатель Мишель Уэльбек, бывший в те дни в Нидерландах, не клал в гроб Яна Волкерса мою книгу «Тихий Иерихон»[5], переведенную на голландский язык. Эту шутку голландским журналистам подкинул Арий. Свою книгу в гроб Яна Волкерса я положил сам.

Самолет благополучно приземлился. Не сказать, что идеально, потому как потряхивало, и, когда подали рукав к терминалу, капитан экипажа, стоя у двери в кабину пилотов, смотрел на выходящих пассажиров несколько виновато. Образ автора прошел паспортный контроль и, соединившись со вторым образом автора, то есть с тем, который абзацем выше начал рассказ о книге и гробе, встретился с Арием, издателем-капиталистом, в зале ожидания № 3.