Швейк в денщиках у фельдкурата - [4]

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — объяснил Швейк, — что вы ночью…

Несколько слов разъяснили фельдкурату, как жестоко он ошибается, думая, что был кем-то полит.

Проснувшись с головой чрезвычайно тяжёлой, фельдкурат был в угнетённом состоянии духа.

— Не могу вспомнить, — сказал он, — каким образом я попал с кровати на диван?

— Вы там совсем и не были. Как только мы приехали, мы уложили вас на диван, и дальше дело не пошло.

— А что я натворил? Не натворил ли я чего? Не был ли я пьян?

— До положения риз, — ответил Швейк, — влёжку, господин фельдкурат, до зелёного змия. Может быть, вы переоденетесь и умоетесь?..

— У меня такое ощущение, будто меня избили, — жаловался фельдкурат, — и потом жажда… Не дрался ли я вчера?

— До этого не доходило, господин фельдкурат. А жажда — это последствие жажды вчерашней. От неё человеку не так уж скоро удаётся отделаться. Я знал одного столяра, так тот в первый раз напился тридцать первого декабря тысяча девятьсот десятого года, а первого января тысяча девятьсот одиннадцатого года у него с утра была такая жажда и похмелье, что он купил селёдку и водку и напился снова, и делает это так каждый день вот уже больше четырёх лет. И никто ему не может помочь, потому что он по субботам покупает себе селёдок на целую неделю. Это уж такая карусель, как говаривал у нас старый фельдфебель в девяносто первом полку.

Фельдкурат был совсем подавлен отчаянным похмельем и хандрой. Тому, кто услыхал бы тогда его рассуждения, наверно показалось бы, что он попал на лекцию доктора Александра Батека «Объявим войну не на живот, а на смерть демону алкоголя, который отнимает у нас лучших людей», или же что читает его книгу «Искры этики»[10], правда, с некоторыми изменениями.

— Я понимаю, — распространялся фельдкурат, — если человек пьёт какие-нибудь благородные напитки, как, например, арак, мараскин или коньяк, а то ведь вчера я пил можжевеловку. Удивляюсь, как я мог её пить. Отвратительный напиток! Если бы хотя бы вишнёвка. Выдумают люди всякую мерзость и пьют её, как воду. У этой можжевеловки ни вкуса, ни цвета, только горло дерёт. Будь это, скажем, настоящая можжевеловая настойка, какую я однажды пил в Моравии. А вчерашняя можжевеловка была на каком-то древесном спирту или деревянном масле… Посмотрите, какая у меня отрыжка!.. Водка — яд, — отвлекался он в другую сторону. — Она должна быть настоящей, натуральной, а не состряпана холодным способом. В этом отношении с водкой обстоит дело, как и с ромом, а хороший ром — редкость… Была бы под рукой настоящая ореховая настойка, она наладила бы мне желудок. Такая ореховая настойка, как у капитана Шнабеля в Бруске[11].

Он принялся рыться в кошельке.

— У меня всего-навсего тридцать шесть крейцеров. Что, если продать диван… — рассуждал он… — Как вы думаете, Швейк? Купит кто-нибудь? Домохозяину я скажу, что я его одолжил или что его украли. Или нет, диван я оставлю, а пошлю-ка я вас к пану капитану Шнабелю, пусть он мне одолжит сто крон. Он позавчера выиграл в карты. Если это вам не удастся, то вы пойдёте во Вршовицы[12], в казармы к поручику Малеру. Если и там не пройдёт, то вы отправитесь в Градчаны[13] к капитану Фишеру. Ему вы скажете, что мне необходимо платить за фураж для лошади, которую я пропил. А если и там у вас не выгорит, заложим рояль. Будь, что будет! Я вам напишу пару строк для всех. Говорите всем, что очень нужно, что я сижу без гроша. Вообще, выдумывайте что угодно, но с пустыми руками не возвращайтесь, не то пошлю на фронт. Да спросите кстати у капитана Шнабеля, где он покупает эту ореховую настойку, и купите две бутылки.

Задание это Швейк выполнил блестяще. Его простодушие и честная физиономия вызывали полное доверие ко всему тому, что он говорил. Швейк счёл выгодным мотивировать просьбу фельдкурата и перед капитаном Шнабелем, и перед капитаном Фишером, и перед поручиком Малером не только тем, что фельдкурат должен платить за фураж для лошади, но подкрепить его просьбу заявлением, что фельдкурату необходимо платить алименты.

Деньги он получил всюду.

Когда он вернулся из экспедиции и показал фельдкурату, который уже умылся и приоделся, триста крон, тот был поражён.

— Я взял всё сразу, — сказал ЛЬейк, — чтобы нам не пришлось завтра или послезавтра снова заботиться о деньгах. Всё шло довольно гладко, но перед паном капитаном Шнабелем мне пришлось всё-таки встать на колени. Такая каналья! Однако, когда я ему сказал, что вам необходимо платить алименты…

— Алименты?! — испуганно переспросил фельдкурат.

— Ну да, алименты, господин фельдкурат, отступные девчонкам. Вы же мне сказали, чтобы я что-нибудь выдумал, а ничего другого мне не пришло в голову. У нас один портной платил алименты пяти девочкам сразу. Он был в отчаянном положении и тоже занимал на это деньги. Так, каждый входил в положение. Осведомлялись, что за девочка, а я сказал, что очень хорошенькая, что ей нет ещё пятнадцати. Спрашивали адрес.

— Недурно провели вы это дело, нечего сказать! — ахнул фельдкурат, схватившись за голову, и зашагал по комнате. — Какой позор! А тут ещё голова трещит!

— Я им дал адрес одной глухой старушки на нашей улице, — разъяснил Швейк. — Я хотел провести это дело основательно: раз приказано, — значит, исполняй. Кроме того, там, в передней, пришли за роялем. Я их привёл, чтобы они отвезли рояль в ломбард, господин фельдкурат. Будет неплохо, если рояль уберётся. И место очистится, и денег у нас с вами будет больше, — по крайней мере, будем на некоторое время обеспечены. А если хозяин будет спрашивать, что мы хотим сделать с роялем, я скажу, что в нём лопнули струны, и мы отправляем его на фабрику, в починку. Швейцарихе я так и сказал, чтобы ей не показалось странным, когда рояль будут выносить и грузить на подводу… У меня уже и на диван покупатель есть. Один знакомый торговец мебелью. Зайдёт после обеда. Нынче кожаные диваны в цене.