Шведское огниво - [9]

– Я разве не понимаю. Потому и дверь ломать старосту позвал со свидетелями. Думал, может помер, постоялец-то. Чтобы лишнего подозрения не было. А оно вон чего…

Хозяин шагнул в дверь, словно приглашая наиба последовать за собой.

– Я даже трогать пока ничего не велел и дверь не чинить. Хоть и свидетели были, а всё равно любой может убедиться – дверь была изнутри закрыта на засов.

Злат ещё раз окинул взором безлюдный двор, немного задержавшись на крыше старой кузницы. Интересно, что там сейчас? Потом шагнул внутрь.

Там был совсем другой мир. Ставни на окнах уже закрыли, и в зале царил полумрак. Пылающий очаг у дальней стены освещал закопчённые стены, длинный стол посередине, лавки у стен. Из котла в очаге шёл пар и мясной дух, сдобренный какими-то пахучими травами. Злат потянул носом.

– Можжевельник?

Хозяин довольно кивнул:

– Он самый. Отборная ягода, – он повернулся и суетливо крикнул, – Клюквы принесите!

– Зачем же в требуху клюква? – удивился наиб.

– Это не в требуху. К мясу. Не одну же похлёбку хлебать. И сбитню сейчас велю. С холода.

– Вот это хорошо, – одобрил наиб и показал на перегородку в конце зала, – Там?

Сарабай кивнул.

Только Злат не спешил. Он направился совсем в другую сторону, к очагу. Повесил ближе к огню плащ и сам устроился рядом.

– Смотрю народа у тебя ни души. Как же так получилось, что о твоём постояльце уже весь Сарай знает? Как будто бирючи об этом на площадях и базарах кричали? Кто ещё был здесь с утра, кроме старосты и свидетелей?

Хозяин старательно наморщил лоб:

– Мясо в лавки ещё до того как дверь ломали отправили… После только головы слуга отвозил.

– Головы?

– Ну да! Я чего телушку колол? Обычно только бараниной торгую. Говядину только на заказ. Или к праздникам. А сегодня сам знаешь, у мусульман новый год. Благочестивые люди постятся.

– Самое время корову колоть…

– Заказ. В караван-сарае у кипчаков затеяли пировать. Кто-то уважаемый из степи подъехал. Ну, а у кипчаков известно какие лакомства. Самое почётное блюдо – варёная голова. Вот и попросили. Одну говяжью и четыре бараньих.

– Ого! Видать немало их там собирается!

– Человек десять, я думаю. Вот я для них скотину и резал. Мясо – в лавку, требуху – в котёл. Головы эти слуга повёз уже после того, как дверь сломали.

– Тогда понятно. Караван-сарай на базаре. Слуга, конечно, горло бузой промочил.

Сарабай кивнул:

– Водовоз ещё приезжал.

– Тоже неплохо. Он потом после вас домов двадцать объехал.

Взвизгнула ременными петлями маленькая дверь за очагом, ведущая в сени, соединяющие гостевой дом с жильём самого хозяина. Оттуда, сильно пригнувшись, вошла девушка с братиной в руках. Она даже зацепилась головой за притолоку. Злат уже хотел пошутить про жадность Сарабая, прорубившего слишком низенький проход, чтобы сберечь тепло, но тут заметил, что девица сама очень высока. Он даже встал, чтоб потихоньку померяться, когда та приблизилась к столу. Действительно, почти на голову выше.

При неровном свете очага блеснули золотом густые волосы цвета соломы, выбившиеся из под съехавшей при ударе о притолоку повязки. Поставив на стол братину, девушка быстро поправила головной убор и исчезла в сенях. Злат заметил шерстяные кисти, подвешенные на манер хвостов сзади к поясу. Языческий оберег, какой носят женщины в дремучих северных лесах.

От братины шёл пар и запах имбиря.

Наиб отцепил маленький ковшик, который по монгольскому обычаю носил у пояса и с наслаждением зачерпнул сбитня. Мёд у Сарабая был хороший из липовых лесов, пахучий и бередящий горло. По жилам потекло тепло и умиротворение. Захотелось сесть у огня, закрыть глаза и задремать. Злат так и сделал. Только дремать не стал.

После долгого молчания он спросил, не открывая глаз:

– Почему говорят, что твой постоялец был колдун?

Спроси Злат об этом во дворе под нудный шелест осеннего дождика, наверное прозвучало бы почти шутливо. В полутьме едва озаряемой пламенем очага получилось зловеще. Наиб сидел спиной к огню и его тень загораживала Сарабая. Она ложилась на длинный пустой стол, расползалась на половину стены, уходя к закопчённым брёвнам под крышей. И она шевелилась, повторяя малейшее движение своего хозяина, вставшего между светом и тьмой.

Сарабаю видно стало не по себе. Он боязливо оглянулся на черный проём в стене, к которому словно подкрадывалась громадная тень наиба и сглотнул слюну. Потом сказал, почему-то понизив сразу осипший голос:

– Само собой на ум пришло, когда дверь-то открыли. Там ведь засов изнутри – огого! Скобы свой кузнец работал. Дверь пришлось с крюков сбивать. И комната без окон. Не то что кошке, мышке пролезть негде.

– Подпол?

Сарабай махнул рукой. Потом зачем-то ещё сильней понизил голос:

– Девка ещё начала плести. Которая еду ему носила. – Сарабай замялся, словно поколебавшись, но потом решился, – Говорит, принесла ему однажды еду, а у того гость сидит, – он сделал шаг к наибу и наклонился, будто боялся, что его услышат, – Так вот она клянётся, что в комнату никто не заходил.

– Веришь?

Сарабай обвёл рукой зал.

– Другого хода туда нет. А она всё время здесь была. Дело вечером было, в зале ни души.

– А как уходил видела?