— Пошли, — сказал дядя, — твоя тетушка нас уже ждет.
Окно Альбертины было закрыто. Наверное, она дремала после обеда, скрестив руки на своем большом животе, с рассыпавшимися вокруг красного распаренного лица «английскими» локонами. Когда мальчик влезал в машину, ему показалось, что он слышит радиоприемник Люсьена.
Водитель уже закрывал дверцу, как вдруг Оливье подпрыгнул, узнав голос, не похожий ни на какой другой:
— Эй, обождите-ка! Эй! Одну минуточку, черт побери!
По улице спускался, прихрамывая и морщась от боли, бородатый верзила, держась рукой за бедро. Дядя принял его за нищего и полез было в карман, но Бугра открыл дверцу машины и обхватил своими огромными лапами голову Оливье:
— Как это так? Разве теперь не принято прощаться с друзьями? Дай-ка пожать твою пятерню!
Голос у Бугра был хриплый, надтреснутый, не совсем такой, как обычно. Ему явно хотелось сказать мальчику:
«Желаю счастья!» или что-нибудь вроде этого. Но он лишь трижды подмигнул ему и кивнул головой, как бы внушая: «Все наладится! Будь уверен!»
— Прощай, Бугра, — шепнул Оливье.
На редкость разные, ничуть не похожие друг на друга, Бугра и дядя обменялись понимающим взглядом. Потом Оливье ощутил, что его друг незаметно сунул ему в ладонь какую-то вещицу. Кольцо! На него, наверно, хватило монетки в каких-нибудь двадцать су.
— О! Бугра, Бугра!
Дверца машины закрылась. Дядя махнул рукой, и шофер отъехал. Оливье повернулся, чтоб посмотреть на Бугра через заднее стекло. На Бугра в его вельветовой, как у плотников, куртке. На Бугра и на всю улицу.
В левой руке Оливье зажал кольцо, а правая судорожно схватилась за нитку от ранца. Все меньше казался издали старый Бугра, все меньше становилась и улица. Улица… Легкий треск раздался в машине: нитка, которую держал Оливье, порвалась.
