Схватка со злом - [26]

— Чем больше я занимаюсь этим делом, — задумчиво откликнулся оперуполномоченный, — тем ясней вижу: на завод она не пойдет. Губин твои догадки-то учел, будь покоен!

Они помолчали.

— И все-таки глаз с нее не спускай, — продолжил разговор Никонов. — А у меня тоже загвоздка, — пожаловался он, — на этой неделе…

Капитан коротко пересказал допрос Мамоновой и закончил:

— Едет Молоткова с товаром. Надо ее встречать. А в какой день? Не могу же я, будь она трижды неладна, бросить все и жить на вокзале!?

Печкин улыбнулся.

— Домой к ней сходи, вдруг там знают… — предложил он.

— Знают, да не скажут.

— А ты осторожненько, повод придумай…

Десятый час. Люди возвращаются из кино, ужинают, ложатся спать. А здесь горят две настольные лампы, дымятся в пепельнице две папиросы, и синий табачный дым плотным облаком вновь забивает комнату…

Последнее время неудачи одолевали Баранову. Не успели сойти синяки после губинского внушения — новая напасть: местком решил ходатайствовать о передаче ее дочерей в детдом. И хотя Баранова не любила своих девочек и видела в них только обузу, всполошилась она всерьез. Плакала на собрании, умоляла не лишать ее материнских прав, клялась исправиться. Спешно купила платьица, башмаки, свела дочерей в баню. И, степенная, трезвая, гуляла после работы по скверику с нарядными счастливыми девочками у всех на виду.

Знала Баранова: если отберут дочерей — вышвырнет ее Губин из дела. Не нужны ему помощники, которых милиция опекает. Да если бы просто вышвырнул! Под его тяжелой рукой начался и накапливался воровской стаж Нины Барановой, и она понимала, как опасно становиться Губину поперек дороги. Действовал тот всегда обдуманно, точно, и казалось, что само слово «жалость» ему незнакомо.

От ресторанов пришлось на время отказаться. Но бесхозяйственная, привыкшая к легким, шальным деньгам, она не умела возиться с кастрюлями. Сама теперь обедала в столовых. А старшей своей восьмилетней Наде выдавала по утрам пятнадцать рублей, и девочки были сыты. Не могла Баранова тратить наворованное как хочется, жить, как нравится. И только иной раз покупала водку и напивалась в одиночку дома. А на другой день приходила на работу невыспанная, похмельная, злая.

Вот и сегодня побаливает голова, резко, с какими-то болезненными перебоями стучит сердце. Баранова дремлет у себя в котельной, привалившись боком к толстой, теплой трубе. Очнулась от скрипа двери и видит: сунув руки в карманы, слегка покачиваясь с каблуков на носки ярко начищенных ботинок, меряет ее презрительным взглядом Казарин.

— Ну, чего уставился, собачий учитель? — хрипло спросила Баранова. — Принес, что ли?

Казарин не спешил с ответом.

— Принести-то принес, — наконец процедил он, — только я тебе еще давеча заявил: за такую цену не согласен. Категорично!

Женщине стало смешно и досадно. «Заершился, — подумала она, — а сам целиком у меня в горсти…»

Медленно, лениво растягивала Баранова слова, будто ей и говорить с таким дураком скучно:

— Не подходит? И не надо. Иди, милый, иди на рынок с кожей своей. Живо разбогатеешь.

Однако ответ показал, что она недооценивала собаковода:

— Похмелись, может, мозги ворочаться лучше станут. На рынок мне идти нужды нет, а вот к Губину я схожу.

— К какому такому Губину? — перешла Баранова на шепот, пытаясь, однако, изобразить на своем лице недоумение.

— Не строй из себя девочку неполной средней школы. — Казарин теперь говорил быстро, зло. — Думаешь, я не знаю, кому ты кожу сбываешь? Скумекал. Да и проследил я тебя, — он довольно усмехнулся. — Мне сунешь сотню, а себе небось три загребешь? Не выйдет! если цену не удвоишь, я с Губиным самолично договорюсь.

Баранова торопливо соображала, что предпринять. Согласиться — себя ущемить. И отказать опасно: поладят они с Губиным — и крышка ее барышам. Может, уговорить его, приласкать? Но злость взяла верх, и Баранова крикнула в гладко выбритое, ненавистное лицо:

— Сходи, дружок, потолкуй. Только когда тебя с лестницы спускать будут, на меня не обижайся!..

Собаковод не дослушал. Посыпалась серая штукатурная мука с косяков захлопнутой с маху двери.

Холодное, давно сдерживаемое бешенство гнало Казарина к Губину. Не желает он больше ходить в дураках. Хватит! Он рискует всем — положением, службой, свободой — и получает копейки. А эта пьянчужка Баранова живет в свое удовольствие. На чьи, спрашивается, деньги? На его, на казаринские!.. Нет, он тоже не повенчан с собаками. Пока можно, надо копить деньгу. Больше, быстрее! Он еще молодой, лет через пять уедет в другой город. Костюмчик, коньячок, женщины…

Собаковод очнулся у губинского дома. Приложил холодные, дрожащие пальцы ко лбу, собрался с мыслями. В дверь отучал уже спокойно. Открыл ему Губин.

Рецидивист не торопясь оглядел незнакомого щеголеватого мужчину:

— Вы к кому?

— Я к вам… на пару слов… можно?

— Пройдите.

Губин тщательно запер замки, провел Казарина в комнату, присел на диван:

— Ну?..

— Давайте напрямую, — собаковод старался говорить солидно, веско. — Я добываю кожу на «Красном кожевнике», передаю ее Барановой, а она — вам. Не понимаю, товарищ Губин, зачем нам посредники. Можно держать прямую связь. Я доставляю товар сюда, и деньги, которые переплачиваются этой никому не нужной Барановой, мы делим с вами… Вы и я.