Схватка со злом - [25]

— Конечно, поинтересуются. — Мамонова еще не понимала, куда клонит спекулянтка.

— И купить захотят? — настойчиво продолжала та.

— Наверное…

— Вот что, девушка, — Молоткова открыла чемоданчик и поставила сверкающую глянцем новенькую обувь на стол, — мне ко всем ходить недосуг. А ты поговори с девчатами. Ежели кому надобны туфли, продашь. Договорились? Да, — деловито добавила она, — о самом главном забыла: продавай по четыреста пятьдесят рублей, а мне отдашь по четыреста двадцать пять за пару. Четвертной тебе за работу, ясно?

На столе лежали девять пар. Двести двадцать пять рублей — почти получка. И все так просто, легко! Мамонова даже не подумала, что она начнет заниматься чем-то нехорошим. А спекулянтка, расценив ее растерянное молчание как отказ, продолжала:

— Туфельки ты, Наташа, приобрела, да к ним надо бы и платьице красивое. Не худо и шубку цигейковую подкупить, а? — Она провела рукой по густому шелковистому меху своего манто. — Правда?

Мамонова кивнула.

— Ну, вот. Подзаработаешь, деточка, оденешься не хуже меня. По рукам?

И девушка с кирпичного завода согласилась. Продала одну партию туфель, получила другую. Втянулась. Легкие дармовые деньги пришлись ей по вкусу…

Мамонова окончила свой рассказ и низко опустила голову. Никонов подумал с грустью: «Да, всего полтора месяца тому назад девушка эта могла открыто смотреть всем в глаза; она имела самое ценное, что только есть в жизни, — право называться честным человеком. А теперь…»

— За сколько вы продавали туфли на самом деле? — спросил капитан. — Факт сам по себе мне ясен, просто любопытно?

Мамонова покраснела еще сильнее.

— Когда как…

— Если откровенно, рублей пятьсот брали?

— Бывало и так.

— Значит, ваш барыш с каждой пары туфелек возрос с двадцати пяти до семидесяти пяти целковых?

Никонов сейчас до конца понял, что Молоткова опасна не только как спекулянтка. Она ходит, трется между людей, заражая тех, кто послабее, подлым микробом стяжательства. И у них загораются глаза при виде денег, начинают трястись от волнения и жадности пальцы, пересчитывающие на рынках замусоленные бумажки.

— Куда уехала и когда приедет Молоткова? — вопрос капитана прозвучал жестко, словно он вложил в него всю ненависть к этой спекулянтке.

— Наверно, на юг. А вернуться должна вот-вот. Она обещала ко мне зайти во второй половине недели.

Теперь Мамонова отвечала охотно. Она даже чувствовала какое-то облегчение. Самое страшное осталось позади, девушка во всем созналась, и будь что будет…

Никонов встал.

— Спасибо за откровенный разговор, — сказал он. — Придется вас задержать до приезда Молотковой.

Мамонову увели. «Сегодня воскресенье, — думал капитан. — В какой же из следующих семи дней приедет Молоткова? Где это выяснить?..»

Вечером старший лейтенант Печкин зашел в отдел. Нужно просмотреть дела, привести их в порядок. Занимаясь последнее время «Красным кожевником», он немного запустил остальное.

Табачный дым в комнате стоял таким плотным синим облаком, что резало глаза. Капитан Никонов сидел за столом, елочки и домики правильными рядами выстроились перед ним на бумаге.

— Ну, чего ты запечатался? Форточку хоть открой, задохнешься! — покачав головой, проговорил Печкин. Никонов был для него не только начальником, но и другом. Оставшись одни, они переходили на «ты».

Капитан улыбнулся.

— А я и не замечаю. Придышался.

Он распахнул стеклянный квадрат, и морозный холодный пар закурчавился на подоконнике.

— Что нового у тебя с Губиным? — спросил Никонов, глядя, как оперуполномоченный достает из шкафа желтые папки.

— Туго, — Михаил Прохорович махнул рукой. — Он никуда и к нему никто. Ни днем, понимаешь, ни ночью. Я уже начинаю сомневаться — он ли?

— Он! — убежденно ответил Никонов. — Его повадки. Строгая конспирация, цепочка людей к нему и цепочка от него. И знают хозяина всего два человека, самых преданных. А у них язык не скоро развяжется. Губина они, брат, больше, чем нас с тобой, боятся!

Печкин промолчал. Он разложил на столе бумаги и начал было делать выписки, но через минуту положил перо.

— Ходит к нему, понимаешь, некая Баранова, — начал оперуполномоченный; говорил он медленно и тихо, словно сам с собой. — Двоюродной сестрой жене Губина доводится. Зачем ходит? Любовью к родственникам, насколько мне известно, он никогда не страдал. Опять же, шляется она по ресторанам: «Москва», «Волга», чаще всего «Эрмитаж». Деньги на это, сам знаешь, нужны не маленькие…

— А может, ее мужики поят? — отозвался капитан. — Как она собой, ничего?

Печкин усмехнулся:

— Тут всяк по-своему смотрит. Объективно скажу: выдающегося чего-либо не приметил. Обычная вертихвостка. Только расплачивается в ресторанах Баранова сама.

— Ну-ну? — поторопил его Никонов.

— Что «ну»? — Оперуполномоченный взялся было за папиросу, но с досадой скомкал ее в пепельнице. — Тьфу, черт, не обедал сегодня, от табака во рту горько… Все. Ходит она к Губину и точка.

— А на «Красном кожевнике» сестрица не появляется?

Никонов подсознательно, всем своим большим опытом старого оперативного работника чувствовал, что разгадка где-то рядом.

— Пока нет, — хмуро ответил Печкин.

— А ты не думаешь, Михаил, что она, — капитан подчеркнул, — должна там появиться рано или поздно?