Схватка - [29]

— Километров за шесть-семь от станции, когда паровоз еще будет идти на большой скорости, — ответил Урецкий. — Место я знаю. Вдоль дороги мелкий кустарник, который скроет нас. И рельсы проложены по высокой насыпи. Там вагоны хорошо полетят под откос.

— То, что надо! — одобрил Усольцев. Уточнив варианты отхода и место встречи на случай, если придется поодиночке уходить от преследования противника, минеры взяли направление прямо к дороге. Минут через двадцать, достигнув кустарника у насыпи, они уже лежали на снегу в белых маскхалатах. Приготовили ломик, лопату и прислушались. Стояла тишина, и лишь изредка со стороны станции Старушки доносились паровозные гудки.

— Начинаем! — скомандовал Усольцев.

— Стоп! — бросил Гулько. — Что-то тарахтит.

Снова замерли. Верно: тарахтение нарастало.

— По рельсам, кажется, какая-то колымага катится, — прошептал Урецкий.

Вдавились в снег и, не двигаясь, лежали до тех пор, пока мимо на большой скорости не проскочила дрезина. Она удалилась в сторону Старушек.

— Видно, дорогу проверяют, — произнес Усольцев.

— Значит, жди состава. Вперед, Яша! А ты, Клим, оставайся и гляди в оба!

Усольцев и Урецкий, захватив заряд и инструмент, поползли к насыпи. Гулько, приподнявшись на колено, наблюдал за дорогой. И в тот момент, когда минеры начали подъем по насыпи, он снова уловил далекий стук колес.

— Стойте! — прошипел Клим. — Замрите!

Минеры прилипли к насыпи, а Гулько вытянулся на снегу. Не по себе стало партизанам: неужто проморгали эшелон?

Но то был не эшелон, а всего лишь паровоз с платформой. А на платформе — огневая точка, которую в темноте нельзя было заметить, но зато она оживилась сразу, как поравнялась с кустарником, — пулемет дал длинную очередь.

— Прочесывают, гады! — прямо в ухо Урецкому произнес Усольцев. — За мной, наверх.

Минеры быстро взлетели на насыпь и, примостившись у рельса, начали ломиком долбить успевшую уже промерзнуть землю. Яша долбил, а Емельян лопаткой выгребал грунт и углублял яму. Работали споро, но несуетливо, знали, что Клим надежно стережет их. Когда глубина ямы оказалась достаточной, Урецкий опустил в нее мину, а Усольцев поставил взрыватель от гранаты и к кольцу привязал крепким узлом шнур. Мину осторожно присыпали песком, запорошили снегом, чтобы незаметной была, и поползли назад. Усольцев полз и разматывал шнур. В кустарнике он сообщил, что остается здесь один, а товарищам велел метров на двести отползти от дороги. И кто знает, если фрицы обнаружат его, тогда пусть огнем прикроют его отход.

Не прошло и пяти минут, как все на своих местах приняли боевое положение. Усольцев — на переднем крае, вблизи насыпи. Такое его расположение диктовалось обстоятельствами: шнур на километр не протянешь. Максимум метров на тридцать. Таким шнуром удобней, а главное — надежней дергать чеку.

Усольцев понимал, что его позиция самая опасная и рискованная, поэтому он и занял ее, а во «второй эшелон» отправил товарищей. Раньше, когда партизаны пользовались минами нажимного действия, все уходили от дороги подальше, теперь же Емельян шнур далеко не отпускал. Этот новый способ рельсовой борьбы требовал и нового подхода к выучке минеров, к их физическим и боевым данным. Это понял Усольцев именно сейчас, лежа у насыпи.

Холод заставлял Емельяна подняться с земли, чтобы потоптаться и согреться. Но не довелось: послышались паровозные вздохи. Емельян снова прижался к земле и ухватился за конец шнура. Теперь, кажется, катил большой состав. По мере его приближения земля все больше вздрагивала. Это Емельян ощущал своим телом. А когда увидел платформы, на которых громоздился причудливых очертаний груз, спрятанный под брезентом, — не то машины, не то орудия, — он сразу принял решение — подрывать!

Как и ожидалось, впереди паровоза тарахтели платформы, которые немцы подставляли под предполагаемые партизанские мины. Емельян пропустил их. Но когда паровоз накатился на точку, где лежала мина, рука дернула шнур. И Емельян впервые так близко-близко увидел необыкновенной яркости оранжевый сноп огня, вырвавшийся из-под рельса и ударивший так по паровозу, что тот, будто норовистый конь, сначала вздыбился, а затем, обессилев, рухнул наземь и бесформенными железными глыбами раскидался по снежному насту.

Что было дальше, Емельян не видел, он сорвался с места и, пригнувшись, побежал к товарищам. Только слышал грохот, который, казалось, катился следом за ним и оглушал все окрест. Вагоны, платформы летели под откос.

— Я видел орудия! — обрадованно произнес Гулько, когда Усольцев подбежал к кусту, за которым сидели Клим и Яша.

— И танк тоже летел вместе с платформой, — добавил Урецкий. — Сам видел.

— Значит, хороша «удочка»! — произнес запыхавшийся Емельян.

А эшелон все грохотал. Скрежетало железо, с треском что-то ломалось, звенело стекло... И катился по морозному воздуху людской крик.

— Вона как заголосили фрицы! — радовался Урецкий. — Слышишь, Емельян?

И только сейчас в грохот и вопль ворвалась автоматная стрельба.

— Очухалась немчура! — Клим ухватился за автомат.

— Все, сматываем удочки! — скомандовал Усольцев. Лавируя меж кустов, они достигли леса и, углубившись километра на три, сделали привал.