Схватка - [27]

Нынче же, когда большая беда в наш дом ворвалась и надо всем, сплотившись, навалиться на нее, он, Баглей, по-змеиному уполз во вражье войско. Подумать только: с фашистами заодно! Как проросло в нем такое предательство? Кто ответит на этот вопрос? А ответ нужен, Клим сам хочет докопаться до той точки, от которой пошел в рост предательский червь Баглея. Но Клим сомневается: может ли быть всего лишь одна точка, один штрих, которые способны вывести на преступную тропу. Ну был Гриша Баглей шалопутом, человеком-перевертышем. Мало ли таких у нас? Вон Костя Поплавский тоже не цаца, в школе намаялись с ним, как и с Гришей, а нынче — партизан-разведчик с добрым именем.

Нет, видимо, у предательского корня множество отростков и все вредные. Кем был Баглей? Лодырь из лодырей: пущай конь задачи решает — у него голова что ведро... Гуляка-бездельник: что бы ни делалось в классе — праздничная уборка, стенгазета, его, Баглея, это не касается... А с матерью, с теткой Христиной, как обходится? Хамил, деньги вымогал... Он постоянно шкодил: кого-то пихнет, кому-то затрещину отпустит. Обижал только тех, кто слабее его. Против силы не лез, остерегался. Выходит, трусливая у Гришки душонка. Пакостник и трус... Из всего этого, наверно, и складывался Баглей-негодяй... Так думал Клим всю дорогу, пока трясся на телеге. Климу казалось, что он все еще не докопался до самого главного микроба, из которого возник полицай-предатель Баглей. Еще подумать надо, с Усольцевым, человеком многое повидавшим, поговорить; что он скажет? А сейчас нужно быть готовым к встрече — давненько не виделись...

Цокот копыт, катившийся откуда-то издали, оборвал думы и насторожил всю усольцевскую команду.

— Он, он, — шептал Щербак, — жавшегда верхом.

— Приготовиться! — скомандовал Усольцев. — Лошадь через калитку не пройдет. Выходит, ворота будет открывать. Здесь и берем!

Из-за поворота легкой трусцой в проулок вбежала лошадь, а наездник, мешковато сидевший в седле, как-то странно покачивался в разные стороны, и казалось, что вот-вот он слетит вниз.

— Пьяный, — еле слышно проговорил Клим.

— К лучшему, — сквозь зубы процедил Усольцев. У дома лошадь перешла на шаг и остановилась перед самыми воротами. Баглей, держась за седло, осторожно пополз вниз. Сейчас бы на него наброситься, но договорились, когда начнет ворота открывать... А он не стал их открывать. Похлопал коня по шее, что-то невнятное промычал и сел прямо на колоду, за которой лежали Усольцев и Гулько. Отяжелел, хватил, видать, солидную дозу шнапса, ноги совсем не держат, вот и присел, словно перед дорогой... Будет дорога, будет! Усольцев всей силой ухватил Баглея за плечи и свалил наземь, а Клим сразу же придавил его своим телом и вставил кляп в рот. Быстро обмотали туловище и руки веревкой, забрали пистолет с кобурой, финский нож и вместе с лошадью увели к повозке.

Полицай не успел даже пикнуть. Ловко сработали партизаны: без суеты, даже без слов, при полной тишине, так что и мать, по всей вероятности не спавшая, ничего не услышала.

У телеги Баглей уперся — не захотел взбираться на повозку, но ему помогли: закинули туда, как кидают мешки, и он, уткнувшись лицом в сено, недвижимо замер. Чтоб и ногами не трепыхался, их тоже связали.

— Верхом можешь? — спросил Усольцев Клима.

— Конечно!

— Тогда седлай буланого!

— Конь-то райишполкомовшкий, — притихшим голосом произнес Щербак, очумевший от всего увиденного, потому что всегда остерегался Баглея и считал, что Гришка и есть пуп земли, которого никто не осмелится скрутить; и вдруг он, словно коршун с подбитыми крыльями, повален и даже не трепыхается...

В полночь каратель Баглей был доставлен в партизанский лагерь. Буланый, заняв место рядом с гнедым, стал предметом заботы Ермолая. Щербак, как и Гришка-полицай, был взят под стражу. А Усольцев вместе с Климом Гулько улеглись рядышком на нарах в землянке, через каких-нибудь десять минут после прибытия уже спали так крепко, что, казалось, никакой грохот не в силах их разбудить.

И снова пошел дождь — проливной, холодный...

8

Отряд переживал неудачу. У партизан-минеров вышла осечка: немецкий эшелон, который они планировали пустить под откос, невредимый проследовал на станцию Гомель. Что ж, неудача учит. Враг ведь тоже соображение имеет. Подорвавшись уже дважды на железной дороге Минск-Гомель и потеряв больше батальона солдат, несколько десятков танков, орудий, немцы на этот раз пустили впереди паровоза груженные песком платформы. Мины, сработав, разнесли, конечно, только платформы с балластом. Фейерверк был, но польза от него мизерная: поезд остановился лишь на то время, пока ремонтники разбирали завал и укладывали новые шпалы и рельсы. Состав же остался цел.

— Вот такие, товарищ Усольцев, дела, — сказал начальник штаба капитал Бердников. — Теперь думать надо!

Емельян понял, что именно для этого его пригласили в штаб: думать надо!

— Ясно, товарищ капитан, видимо, нужно как-то немца перехитрить.

— Именно перехитрить! — подхватил капитан и, подойдя поближе к Усольцеву, спросил:

— Как живешь, брат-уралец?

— Худо! — бросил Усольцев.

— Что так?

— Хочу вас спросить: есть надежда на скорую связь с Большой землей?