Бекайдар приехал в Алма-Ату ровно в полдень, а уже часа в четыре он стучался в садовую калитку где-то в районе Медео. Сад этот был окружен таким высоким забором, что из-за него были видны только вершины плодовых деревьев: яблоневых, урючных и вишневых, да красная крыша дома. «Хороший сад, — подумал Бекайдар, — так вот где ты выросла, Дамели!» Он постучал еще раз, посильнее, и тут послышался лай, бряцание цепи, визг проволоки, затем чей-то сердитый голос.
— Ансаган, Ансаган[3]. А ну смирно, на место!
И наконец осторожные, словно крадущиеся шаги. «Он, — подумал Бекайдар, хотя никогда не слышал этого голоса, — сумасшедший Хасен. И собака здесь сумасшедшая. И имя у нее тоже сумасшедшее. Ну, держись, Бекайдар, сейчас начнется!»
Калитка резко распахнулась. Высокий, худой сердитый старик стоял перед Бекайдаром. Но на сумасшедшего он отнюдь не походил. Аккуратно подстриженная желтая бородка, расчесанный пробор, подбритые усы, и одет очень прилично, хотя и совсем по-домашнему. Почти новый шелковый халат с отложным воротом, чистейшая, голубоватая сорочка, на ногах красные мягкие туфли с какими-то полумесяцами, на голове черная бархатная тюбетейка. Только вот глаза красные и бегают, да рот чуть скошен в сторону.
Так они стояли друг перед другом и молчали.
Первым прервал молчание хозяин.
— Ну, долго будем так стоять? — спросил он. — Ты что, шкурки принес (в руках Бекайдара был небольшой портфель).
— Шкурки? Нет, шкурки я не принес... — сказал Бекайдар, с трудом преодолевая свое волнение — я так... я поговорить пришел.
— Поговорить?! — старик недоуменно поглядел на него. — Да кто ты такой? Что ж я тебя не знаю? Ты что, мулла или следователь? Эти все любят говорить с незнакомыми.
— Нет, я не мулла, — Бекайдар был так растерян, что до него не доходили ни насмешка старика, ни комизм своего положения — пришел неведомо зачем, неведомо к кому, — я из Саята («А-а, — сказал хозяин, — а-а!»). Я, знаете, сын Ажимова... Бекайдар. Я поговорить...
— А-а, — повторил старик, внимательно изучая его. — А-а!
Почти с целую минуту они молчали.
— «Я Бекайдар», — вдруг передразнил старик. — Бекайдар! Здорово звучит! Я! Бек! Айдар! Он засмеялся. — Ах вы... Недаром говорят: самого плохого щенка хозяин называет Борибасар[4]. Ну, говори, Бек! Айдар! — он с особым шиком произнес эти слова. — Что тебе от меня нужно? Ведь у меня кроме ядовитых змей ничего нет. — И вдруг на иконописном лице старика проступило что-то совершенно иное. — Да! Ведь ты из Саята приехал! — воскликнул он. — Ну, как там моя Дамели, жива, здорова, а?
Бекайдар поглядел на старика и чуть не вскрикнул от удивления, до такой степени он переменился. С его лица исчезло все колючее, насмешливое, глумливое. Теперь оно было ясным и простым — глаза улыбались и сам он весь сиял, как будто в этом имени «Дамели» таилось что-то действительно разрешающее. Кажется, ответь ему сейчас Бекайдар: «не видел я вашей Дамели», и старик расплачется, как ребенок.
«Да, перед такой любовью Дамели устоять было трудно», — подумал Бекайдар.
— Я вашу дочку видел за день до отъезда, — сказал он, — шла с подругами по улице и узнала, что я еду в Алма-Ату, велела вам кланяться. «Ну что я несу такое, — в ужасе подумал он, — ведь вот я сейчас буду говорить о том, что со свадьбы я с ней не встречаюсь и не разговариваю».
— Маша, Маша, — вдруг закричал старик, поворачиваясь к дому. — Ты слышала, что рассказывает джигит. Он только вчера видел нашу Дамели. Говорит, идет веселая, здоровая, смеется. Нам привет передала.
«Маша! Что еще за Маша...?» — только и успел подумать Бекайдар, как из дома появилась сама Маша. Первое, что пришло в голову Бекайдару, когда он ее увидел: «Вот кустодиевская купчиха». Маша и в самом деле походила на женщин Кустодиева — красивая, полная, круглолицая, голубоглазая женщина, лет сорока пяти. Как и все такие женщины, была она крупна, ширококостна, полна, но и это шло к ней, а легкий пестрый сарафан очень выгодно подчеркивал ее высокую грудь и тугую талию. Ноги были, пожалуй, чуть великоваты, но и это не портило ее.
