Шутовской хоровод - [44]

Было огромным облегчением, когда мистер Болдеро перестал разглагольствовать об искусстве и согласился снизойти до дел. Гамбрил специально для этого случая надел показательную пару Штанов, изготовленную по его заказу мистером Бодженосом. В интересах мистера Болдеро он подверг их всестороннему испытанию. Он со всего размаху хлопнулся на пол — без малейших ушибов и болезненных ощущений. Он по нескольку минут подряд комфортабельно сидел на остром краю декоративной камин-н;ой решетки. В промежутках он, как манекен, расхаживал взад и вперед перед мистером Болдеро.

— Чуточку выпячивается, — сказал мистер Болдеро. — Но все же…

В общем и целом впечатление было благоприятное. Пора, сказал он, подумать о деталях. Нужно будет начать опыты с резиновыми прокладками, чтобы создать модель, сочетающую, по выражению мистера Болдеро, «максимальную эффективность с минимальным выпячиванием». Когда они найдут то, что нужно, они закажут какой-нибудь солидной фирме требуемое количество резиновых прокладок. Что же касается самих брюк, то здесь лучше всего ориентироваться на потогонные мастерские в Ист-Энде, где применяется женский труд. «Дешево и прочно», — сказал мистер Болдеро.

— Идеальный план, — сказал Гамбрил.

— А еще, — сказал мистер Болдеро, — нужно создать рекламу. От нее зависит, можно сказать, — продолжал он торжественным тоном, — удача или неудача всего нашего предприятия. Я считаю это вопросом первостепенной важности.

— Безусловно, — сказал Гамбрил, кивая с важным видом понимающего человека.

— Нужно поставить дело, — сказал мистер Болдеро, — на научную ногу. — Гамбрил снова кивнул. — Мы должны апеллировать, — продолжал он так бойко, что Гамбрилу стало ясно, что он кого-то цитирует, — к извечным инстинктам и чувствам человечества… Они — источник всякой деятельности. Они, если можно так выразиться, тратят деньги.

— Все это очень хорошо, — сказал Гамбрил. — Но как вы будете апеллировать к важнейшему из инстинктов? Я имею в виду, как вы, вероятно, догадываетесь, инстинкт пола.

— Я только что хотел об этом сказать, — ответил мистер Болдеро и поднял руки, словно призывая своего собеседника терпеливо выслушать его. — Увы! Это невозможно. Боюсь, нам не удастся повесить наши Штаны на вешалку полового инстинкта.

— Тогда мы погибли, — с преувеличенным пафосом произнес Гамбрил.

— Нет, нет, — успокоил его мистер Болдеро. — Вы повторяете ошибку великого венца.[73] Вы преувеличиваете значение пола. В конце концов, дорогой мистер Гамбрил, есть еще инстинкт самосохранения; а также, — он подался вперед, водя перед глазами пальцем, — социальный инстинкт, стадный инстинкт.

— Верно.

— Оба эти инстинкта не уступают половому. Что такое знаменитые «цензуры» нашего профессора, как не запреты, исходящие извне, от стада, и усиливаемые внутри человека социальным инстинктом?

Гамбрил ничего не мог ответить; мистер Болдеро продолжал улыбаясь:

— Нам лучше всего держаться за самосохранение и стадность. Напирайте на удобство и пользу, на гигиеничность наших Штанов: этим вы затронете в публике чувство самосохранения. Играйте на страхе перед общественным мнением, на желании быть лучше ближних, на боязни отличаться от других — одним словом, на всех тех смехотворных слабостях, которые развивает в людях инстинкт толпы. Они будут в наших руках, если мы поставим дело на научную ногу. — Птичьи глазки мистера Болдеро весело подмигивали. — В наших руках, — повторил он и рассмеялся довольным смешком, полным такого бесовского и в то же время по-детски невинного коварства, что казалось — крошечный гном внезапно занял место финансиста в лучшем кресле Гамбрила. Гамбрил рассмеялся тоже: эта гномья веселость была заразительна.

— В наших руках, — отозвался он. — О, я уверен, что им от нас не уйти, если вы возьметесь за дело, мистер Болдеро.

Мистер Болдеро принял похвалу с улыбкой, выражавшей все, что угодно, кроме ложной скромности. Он заслужил похвалу и знал это.

— Я изложу вам кое-какие из моих соображений по поводу организации рекламы, — сказал он. — Чтобы у вас создалось представление. Вы их обдумаете на досуге и сделаете свои предложения.

— Да, да, — кивнул Гамбрил.

Мистер Болдеро откашлялся.

— Мы начнем с того, — сказал он, — что будем апеллировать как можно проще и элементарней, к инстинкту самосохранения: мы укажем, что Патентованные Штаны удобны; что носить их — это значит избегать боли. Несколько кричащих лозунгов о комфорте — вот и все. Проще простого. Нет ничего легче, как убедить человека, что на воздухе сидеть приятней, чем на дереве. Но тут же, не оставляя вопроса о твердых сиденьях, мы должны сделать незаметное фланговое движение и атаковать социальные инстинкты. — И, приложив кончик указательного пальца к кончику большого, мистер Болдеро легким движением отвел руку в сторону, точно скользя по гладким медным перилам. — Мы будем говорить о величии и о тяготах сидячей работы. Мы должны подчеркивать ее духовное достоинство и одновременно осуждать связанные с ней неудобства. «Почетный Стул», знаете? Можно развить эту тему. «Стулья Сильных Мира Сего». «Стул, управляющий конторой, возвышается над миром». Из этого уже можно кое-что сделать. А затем нужно подпустить исторической болтовни насчет тронов: как почетны, но как неудобны они были. Мы должны заставить банковского служащего и государственного чиновника гордиться своим положением и в то же время стыдиться того, что они, такие замечательные люди, вынуждены мириться с болью в ягодицах. В современной рекламе нужно льстить публике — не в елейном, униженном, коммивояжерском стиле старых мастеров рекламы, ползавших на брюхе перед клиентами, которые стояли выше их на общественной лестнице. Этот стиль устарел. Теперь мы выше их, потому что у нас больше денег, чем у конторщиков и чиновников. Современная лесть должна быть мужественной, прямолинейной, искренней; она должна выражать восхищение равных — тем более лестное, что мы вовсе не равные им. — Мистер Болдеро приложил палец к носу. — Они чернь, а мы — капиталисты… — Он рассмеялся.