Шутки в сторону - [24]

Глава 10 Скандал в благородном семействе

Илона почувствовала, что с нее стаскивают одеяло, и, перевернувшись на другой бок, инстинктивно приняла позу эмбриона, подтянув колени к животу. Тогда сверху на нее полилось что-то холодное.

— Какого черта!

Она подскочила и обнаружила себя сидящей в собственной постели в хлопчатобумажной кофте и колготках и стоящего напротив родного папочку с багровой физиономией и чайником в руках. Выходит, это он обливал ее водой? Свихнулся, что ли, совсем, старый маразматик? Поодаль стояли неестественно бледная мамочка в шелковом халате и какой-то смутно знакомый мужик с квадратной челюстью. Где-то она его уже видела? Ага, кажется, это одна из папашкиных «шестерок». Мужик смотрел на Илону с нескрываемой брезгливостью.

Спектакль продолжался по сценарию «Скандал в благородном семействе».

— Вставай, тварь! — шипел родитель, словно загнанный в угол гусь.

— Пардон, — она еще недостаточно пришла в себя, чтобы воспринимать происходящее адекватно, — что это еще за водевиль?

— Я тебе покажу водевиль! — пыхтел Костецкий. — Я тебе покажу «мыльную оперу», я тебе устрою…

Илона посмотрела на мать:

— Ма, чего он завелся?

В горле у матери что-то забулькало, и ответила она только со второй попытки:

— Илоночка, пожалуйста, не спорь. Лучше все расскажи отцу.

Ну, теперь уже она совсем ничего не понимала. Кажется, ей предлагали каяться, как Марии-Магдалине.

— Где ты была ночью? — хлестнул ее вопросом отец.

Все ясно: он узнал, что она побывала в милиции. Ну и что? Ее же оттуда выручил этот, ну конечно, этот самый тип, что теперь стоит столбом рядом с матерью.

Илона вздохнула и уставилась в окно.

— Пап, ну ты же уже все знаешь. Считай, что я каюсь и посыпаю голову пеплом. Да, вышла ужасная глупость, обещаю, больше такого не повторится, — пробубнила она. Примерно так же она каялась в раннем детстве, когда, например, разбивала чашку из дорогого сервиза или пропускала урок в школе.

— Глупость? — Глаза Костецкого побелели от злости. — Ты называешь это глупостью? Ты хоть можешь себе представить, чем для всех нас грозит обернуться твоя так называемая глупость, твоя «невинная шалость»?

Черт бы побрал Груздя, ведь именно он затащил ее на эту хату и по его милости она вляпалась в дурацкую историю. Вот и расхлебывай теперь, и выпутывайся как хочешь, выслушивай вопли предков и кайся во всех грехах!

Каяться ей уже порядком надоело, она взглянула на отца исподлобья, словно затравленный волчонок:

— Ну что я должна еще сделать? Упасть на колени, уйти в монастырь?

— Ах ты, сволочь! — взревел Костецкий и с размаху влепил ей звонкую пощечину.

Следом раздался испуганный возглас матери:

— Стас, что ты делаешь? Бить непедагогично…

— А ты заткнись, старая дура, а то и до тебя доберусь. Тебе ли рассуждать о педагогике? Ты ей всегда позволяла все, что заблагорассудится… Теперь любуйся на результат.

Обычно ни в чем не спускающая отцу мать подавленно замолчала. Илона сидела на кровати пунцовая от обиды и возмущения — отец никогда прежде не поднимал на нее руку. Сегодня он сделал это впервые, да еще и в присутствии постороннего человека!

Посторонний, кстати, напомнил о себе:

— Извините, Станислав Николаевич, я думаю, мне лучше прийти попозже…

Отец обернулся.

— Нет, не уходите, пожалуйста, Аркадий Петрович. Я на вас полагаюсь, можете начинать. — С этими словами он вышел из комнаты и вытолкал оглядывающуюся мать.

Интересно, что такое он предлагал этому мордатому типу? На всякий случай она поправила рукава кофты, стараясь натянуть их ниже локтей.

Мордатый, которого Костецкий назвал Аркадием Петровичем, бесцеремонно устроился в кресле.

— Честно говоря, меня мало волнует, кто именно запустил ваше воспитание. Потому что, на мой взгляд, сейчас это уже не имеет принципиального значения. Сейчас нужно думать, как выбираться из дерьма, в которое вы вляпались, — сказал он.

Выражение его лица оставалось брезгливым, и в самом тоне улавливалась брезгливость. Человек вдвое ее старше обращался к ней на «вы» вовсе не из уважения и даже не из дежурной вежливости, а чтобы от нее дистанцироваться.

Илона молчала, приложив ладонь ко все еще полыхающей от отцовской пощечины щеке.

— Что вы можете вспомнить? Как, например, вы оказались в той квартире? Советую отвечать, потому что рано или поздно вам зададут эти же вопросы в официальной обстановке.

Илона ответила не сразу:

— Я почти ничего не помню… Наверное, кто-нибудь затащил.

Она не дура, чтобы все ему рассказывать. Сообщит она ему о Грузде, и что тогда? Пока он вхож в дом и даже пользуется доверием у родителей как «приличный мальчик», а что потом? Груздя выставят за дверь, а ее станут усиленно пасти, как чистопородную овечку. В результате она останется без «кайфа». Нет уж, подобный расклад ее никак не устраивает. А что касается «официальной обстановки», то не пугайте деток, она прекрасно понимает, что папочка, пусть и рычащий, и даже давший волю рукам, все равно ее отмажет.

— В ваших интересах все-таки вспомнить, — наседала папочкина «шестерка».

Вот привязался!

— А я не помню, — огрызнулась Илона.

— Хорошо, тогда назовите мне своих друзей-приятелей, — предложил он, — особенно тех, кто находился с вами в той квартире. Тут уж вам скрывать нечего, это легко проверить.