Шутиха-Машутиха - [125]

И все-таки Арсений полетел в командировку на Север. Длилась его северная одиссея ровно сутки.

Увидев, как трактор «Комацу» выворачивает сосны, кедры, березы и превращает их в щепу, а бульдозер тут же хоронит лес в приготовленной траншее, Арсений не выдержал, ринулся к ярко-красной японской махине и едва не угодил под ее лопату вместе с кедром.

Он не помнил, кто именно отодрал его мощной рукой от кедра и, стряхнув с этой руки, толкнул огромным казенным валенком ниже спины. Ему крикнули: «Иди отсюда!» И он пошел, понимая, что если даже он еще раз бросится на защиту кедра — его вместе с деревом перемелют в щепу…

Он пошел и дошел до аэропорта, все время ощущая что-то лишнее на себе, липкое, унизительное. И был счастлив, оказавшись в своем подвале.

Через месяц на столе стоял метровый «Первопроходец». И он его представил комиссии.

— Лицо такое задорное у парня, простецкое! — говорил член комиссии. — Странный все-таки первопроходец! Что он ногой попирает? Ага, трактор «Комацу». Ну да, он покорил его! Интересная символика!

Арсений хотел сказать, что оно никакое, лицо, оно без мысли, но смолчал.

— Обмотки-то зачем вылепил, Арсений? — продолжался разбор. — И к чему тут лопата? Да еще на плече.

— Бери больше, кидай дальше, — вяло отозвался Арсений.

— Штормовку бы ему на плечи накинул, а то вроде как лопатой попирает современную технику.

Кто-то, отойдя в дальний угол, чтобы целиком охватить скульптуру, воскликнул:

— Батюшки! Да ведь это Витя Сбитнев! Ей-богу!

И все кинулись смотреть из угла на Сбитнева в металле. Все страшно развеселились и дружно решили: на выставку! Все же для баллов не лишняя работа.

Уватов прямо-таки расцвел, забежав к нему в подвал:

— Ну, Арсюшка, удружил! Настоящего первопроходимца изваял! Невежество с независимым видом и… в обмотках!

Сбитнев подошел на выставке, пожал руку, шепнул:

— Спасибо, старик! Очень похож на меня!

2

Презирая свое бессилие там, в тайге, Арсений не мог отделаться от мыслей о парнях, бездумно умертвляющих лес. Они его приняли за психа, себя полагая нормальными людьми, делающими большое и нужное дело. Отчего так? Неужто ни в ком из них не плеснулась корневая русская жалость и крестьянская жадность — сколько изб срубить можно из этого обреченного на погибель леса!

В мастерской Коненкова, куда их, первокурсниками еще, водил Прибыльский, учитель рассказал, что великий скульптор не признавал даже маленького города без скамеек. Они тогда улыбнулись, помнится. Учитель же серьезно сказал: «Вот-вот, друзья мои, все считали это чудачеством старика. И на его замечание, что нет скамеек, быстро, не раздумывая спрашивали: «А для чего скамейки?» «Вот именно для этого и нужно, — хмурился Сергей Тимофеевич, — чтоб человек сел и задумался!»

Он больше никогда не надевал пальто, в котором летал в Трехозерск, с оставленным на нем, как ему представлялось, следом унижения. Нет, не валенок впечатался в него, а фактор беспокойства. Омерзительная разрушающая сила погубила не только целостность лесных массивов, изменила линии водоразделов и привела к заболачиванию. Птицы и звери покинули исконные места обитания. И экологи из этого насилия над природой ввели в обиход еще и фактор беспокойства. Эта сила настигла и его, Арсения, напомнила: «Знай свое место!»

Сперва пальто просто висело на вешалке, смиренно обвиснув плечами, и, едва он входил в свою квартиру, оно бросалось в глаза. Оно действительно беспокоило его, и он не мог отделаться от ощущения, что кто-то еще есть в комнате. Он забросил его в кладовку, но пальто и там жило по каким-то неизвестным Арсению законам, и он не мог забыть, что оно есть, существует. Тогда он однажды вечером вынес его и бросил на мусорный ящик возле дома.

Он мерз в короткой осенней куртке, но ни разу не пожалел о пальто. Арсений лишь отчетливей понял, сколь неизмеримей беда и незащищенность от фактора беспокойства зверей и птиц, обреченных на бродяжничество по тайге…

«Первопроходца» ему после выставки возвратили, и он встал вместе со своей лопатой на самой верхней полке стеллажа в мастерской. Он дал какие-то баллы, потому что в выставке участвовали еще три области. Чем больше выставленных работ — тем лучше. Кому лучше, Арсений никогда понять не мог.

Сбитнев с неподдельным изумлением качал головой:

— Прилететь и тут же — обратно! Ты знаешь, старичок, все тебя до вечера искали. Сам Цверхители ездил по трассе. Зря ты такую халтурку упустил. Там же профсоюзу деньги девать некуда.

— Витя, а зачем тебе много денег? — улыбнулся Арсений.

Сбитнев, запрокинув голову, громко захохотал.

— Мальчик, для чего ты пять лет жил в Москве? — просмеявшись, почти зло спросил Сбитнев. — Ты не заметил: там любят спрашивать, не хотите ли вы выпить чашечку кофе, и с готовностью ведут вас в бар. А в баре… м-ма-ма… какие наборы конфет, какие апельсины! Ты, старичок, баб лепишь, а я баб обожаю. Это полупроводники, на которых держится схема деловых отношений. Один мой друг, композитор, в Москве никак не мог записать свои песни. Ну ни одной! Ну-ну, не морщись! Я просто громко и с чувством пожалел заваленных коробками с пленками радиодам, устроил им перерывчик, мы мило пообедали в ресторане. Еще пара визитов — и мой друг в обойме постоянных авторов. Кому плохо?