Шутиха-Машутиха - [127]
Никому бы и в голову не пришло, что Зубков может сутками сидеть взаперти, довольствуясь супом из картошки и плавленого сырка, который варил тут же на плитке. Он не афишировал, как другие, то, над чем собирался работать, а стол, за которым собирались почаевничать художники, был выгорожен щитами так, что основная площадь подвала была только его, жила по его законам. Никто и не рвался проникнуть туда. У Зубкова можно было говорить в полный голос, не оглядываясь на дверь.
Зубкова как-то молча и единодушно приговорили к монументализму и не интересовались, что же он там, далеко от Фонда, воздвигает. Даже наверное знали, что деревня будет рада любому памятнику в центре, лишь бы кто-то согласился взять заказ. И Арсений никогда не отказывался, наглядевшись по деревням усеченных, изуродованных памятников вождю, нелепых бетонных солдат и прочих «изделий» летучих бригад халтурщиков.
Он убеждал прижимистых председателей колхозов и директоров совхозов ехать на Урал, не жаться со средствами и любыми путями доставать гранит, мрамор. Видя, что мнутся, спрашивают, в какую копеечку вылетит затея, мол, материал достать не штука, а вот работа небось стоит выше возможности деревенской кассы, уводил заказчиков к себе в подвал, подальше от бухгалтерии Фонда, и напрямую предлагал оформить заказ и оплату за него, как железобетонное изделие или гипс. Мужики не верили, предполагая подвох, Арсений улыбался и говорил, что никто не ездит по селам и не принимает работу. Не хочет он, Арсений, чтоб мимо его скульптур в деревне пробегали мимо, иначе для чего затевать сооружение в центре села? Да чем же деревня провинилась, чтоб терпеть облупившиеся памятники? Мужики согласно кивали головой, а потом недоверчиво переспрашивали: «Так не сдерешь?» Зубков терялся, замолкал. Один из таких заказчиков, пожилой, с рваным пулей ухом, тоже спросил, не заломит ли Зубков за работу по граниту задним числом, аж через суд? И, видя растерянность Арсения, сказал:
— Ты, парень, не обижайся. С нас все, кому не лень, соки жмут. Зерна лишку не могу в сусеке иметь — отдай за того, кто план не выполнил. Кормов заложил два плана — отдай лентяю-соседу. Все на меня права имеют. Госбанк контролирует, куда я миллионные прибыли деваю. Вроде у меня в деревне не народ, которому видней, куда чего надо, а списочный состав. Разве я не вижу, что тут, в городе, в главки да в институты народ поднимается по мраморным да гранитным ступенькам? А я про памятник героям-землякам из гранита три ночи должен думать. Разве я не понимаю, что колхозники оценят? Они ведь скажут: и у нас как в городе!
И Арсений тогда на несколько месяцев пропал. Старушки, узнав, что в деревне, по словам председателя, будет место «памяти и скорби» по их погибшим на войне мужьям, приходили к Арсению и приносили фотографии своих молодых мужей — каждой хотелось, чтобы гранитный солдат походил на него, любимого, незабываемого. И когда встал он в длинной шинели, каждая из них подходила к Арсению и шептала: «На мово похож. Спасибо, сынок». И сами принесли из лесу березки, оставили деревне на память вдовий сад. Председатель, пламенея порванным пулей ухом, сказал речь. Не было в той речи ничего особенного, о жизни говорил председатель. Не о погибших.
— Спасибо вам, бабоньки, что мужиков своих заменили и с серпами в поле выходили. За то спасибо, что на лошадях хлеб везли сдавать по бездорожью и ни разу ни от кого я жалобы не услышал. Это ваши старания, вдовы, легли в основу памятника вашим мужьям.
И было в этих мгновениях что-то особенное, на что у деревни не хватает времени в обыденной жизни. Старушки и молодые женщины плакали не таясь, мальчишки посерьезнели. Это были минуты единения, очищающей причастности друг другу, узнавания друг друга в полузабытой дымке времен, возвращения к общей глубинной памяти в ее неразрывности с лесом, землей, родниками, щедро разбросанными вкруг деревни. Люди в такую минуту способны были всем миром одолеть любую стихию.
…А вскоре тот председатель умер, прямо в поле, в разгар страды. К Зубкову в подвал пришли две старушки, с превеликими трудностями разыскивавшие его в городе. Путаясь и суетясь, развязали белый головной платок.
— Вот, сынок, вся деревня деньги дала. Не откажи, сделай памятник Андрею Митрофановичу.
Видя, что Арсений вдруг окаменел лицом и молчит, обе в голос завыли, запричитали:
— Ниче в сорок девятом проклятущем не уродилось, картофку дожжами затопило, горох и тот зачервивел, хлебишко по колосочку поднимали. Думали, детей лишимся в таком голоде. А Андрюша-то Митрофаныч-то, царство небесное, открыл столовую, да и, утаивши крохи пашеницы-то, картофки-то, не сдавши, нас велел кормить. Да ить как нам за им не идти было в огонь и в воду, если он поимел сердце да к каждой из нас приходил со словом человеческим?! А начальству все неугодный был, мы же видели, слышали. До последнего дня тюкали его, сердешного. Колхозу-то мильоны оставил, а хоронить самого не в чем было, бабу свою в неремонтированной избе оставил.
Арсений кинулся ставить чайник, не зная, как успокоить старушек, как самому не завыть с ними, до того сжало сердце, до того охватило жалостью.
Тюменский писатель, лауреат премии Ленинского комсомола Л. Заворотчева известна широкому читателю как мастер очеркового жанра. Это первая книга рассказов о людях Сибири и Урала. Крепкая связь с прошлым и устремленность в будущее — вот два крыла, они держат в полете современника, делают понятными и близкими проблемы сегодняшнего дня.
«Сказки из Волшебного Леса: Семейство Бабы-яги» — вторая повесть-сказка из этой серии. Маша и Марис знакомятся с Яголей, маленькой Бабой-ягой. В Волшебном Лесу для неё строят домик, но она заболела колдовством и использует дневник прабабушки. Тридцать ягишн прилетают на ступах, поселяются в заброшенной деревне, где обитает Змей Горыныч. Почему полицейский на рассвете убежал со всех ног из Ягиноступино? Как появляются терема на курьих ножках? Что за Котовасия? Откуда Бес Кешка в посёлке Заозёрье?
Проблематика в обозначении времени вынесена в заглавие-парадокс. Это необычное использование словосочетания — день не тянется, он вобрал в себя целых 10 лет, за день с героем успевают произойти самые насыщенные события, несмотря на их кажущуюся обыденность. Атрибутика несвободы — лишь в окружающих преградах (колючая проволока, камеры, плац), на самом же деле — герой Николай свободен (в мыслях, погружениях в иллюзорный мир). Мысли — самый первый и самый главный рычаг в достижении цели!
В данной работе изложен нетрадиционный взгляд на терроризм как мировую проблему. Действительно определены, установлены сущность, смысл и причина террора. Введено новое понятие «государственный терроризм» и показано, что во всех странах мира, сегодня, существует «государственный терроризм», а главной опасностью для человека и человечества в целом является сам человек.
Этот сборник рассказов понравится тем, кто развлекает себя в дороге, придумывая истории про случайных попутчиков. Здесь эти истории записаны аккуратно и тщательно. Но кажется, герои к такой документалистике не были готовы — никто не успел припрятать свои странности и выглядеть солидно и понятно. Фрагменты жизни совершенно разных людей мелькают как населенные пункты за окном. Может быть, на одной из станций вы увидите и себя.
Прошлое всегда преследует нас, хотим мы этого или нет, бывает, когда-то давно мы совершили такое, что не хочется вспоминать, но все с легкостью оживает в нашей памяти, стоит только вернуться туда, где все произошло, и тогда другое — выхода нет, как встретиться лицом к лицу с неизбежным.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.