Шусс - [45]

Он поднял руку в успокаивающем жесте.

— Прошу вас, дорогой Бланкар. Вы напрасно так горячитесь. Не будем говорить о бедном Галуа. Все доказывает, что он погиб совершенно случайно. И когда это случилось, у мадам Комбаз еще не было никакого плана в голове. Потом она придумала заплатить хорошему лыжнику, а если понадобится, и второму только за то, чтобы они упали.

— А анонимные письма?

— Она сама их и писала, это очевидно. Итак, с одной стороны, неизвестный могущественный противник, с другой — несчастная женщина с гордо поднятой головой. Короче, пыль в глаза. Никаких наркотиков. И вы знаете, для чего все это? Возможно, чтобы никто не догадался, что лыжи «велос» совсем не так хороши. Я думаю, это Галуа открыл ей глаза.

Я попытался прервать Массомбра, он почти закричал:

— Подождите, Бланкар, посмотрите, как все получается. Вот председатель совета директоров, который вкладывает все, что имеет, в разработку лыж, способных вывести фирму из всех затруднений. Но вскоре Берта понимает, что ошиблась. Остается только один выход: устроить вокруг «велос» большой шум, побудив конкурента купить фабрику.

Я протестовал совсем слабо. Вся эта версия казалась мне сумасшедшой, но тем не менее логичной.

— Чертова баба, — продолжал Массомбр, — пойти ва-банк!

— И все потерять, — добавил я. — Я вам открою: никто не предлагает купить ее фабрику, и теперь Берта на мели. Массомбр, несомненно, вы проделали замечательную работу, но я продолжаю вам не верить. Есть еще и другие обстоятельства.

Я сам не знал, до какой степени оказался прав.

…Начиная с этого места мои заметки пишутся кое-как, только для того, чтобы ты, Поль, постарался понять мое положение, сам я отказываюсь. Я теперь просто человек в трауре. В двух словах… Но как, чтобы не разбить себе сердце, мимоходом рассказать обо всех этих событиях?

Так вот: Эвелина, казалось, совершенно вылечилась и покинула клинику. Однако она мне об этом ничего не сказала, значит, все обдумала заранее. Эвелина взяла у консьержки ключ от квартиры отца, нашла там револьвер Мареза и, неожиданно явившись к матери, выстрелила в нее два раза. Чудом Берта не была убита на месте. Бедная Берта, если бы давно не чищенный револьвер не заржавел, она… Берта выжила, но какой ценой! Хирург не оставил мне никакой надежды, затронут позвоночник, это означает паралич ног на всю жизнь. Оторопевшая Эвелина дождалась полицию и отправилась в тюрьму. А я…

Да, совсем забыл. Согласно своим первым показаниям, Эвелина решила убить свою мать, потому что та нарочно разорила фирму из ревности. Берта давно знала, что я люблю Эвелину, и начала постепенно проворачивать махинации, приведшие к краху, считая лучшим способом наказать дочь — оставить ее без гроша. Следователи поверили этому объяснению не более моего. Я обратился за помощью к мсье Жаклену, считавшемуся блестящим адвокатом по уголовным делам. Я думал, что можно доказать невменяемость, для этого было много аргументов: семейные ссоры, дурное влияние отца, невротический характер. Адвокат надеялся, что Берта, когда будет способна отвечать, расскажет правду, всю правду, было еще много неясного в суматошных отношениях матери и дочери. А я…

Но предоставим слово Полю.

— Я тебя жалею, старина, — сказал он. — Ты не тот человек, кому нужна такая заварушка. Ты слишком раним, слишком впечатлителен, слишком совестлив.

— Хорошо, хорошо, не продолжай. Все, что я хочу, — понять. Ведь эта история с ревностью чушь?

— Нет, не чушь, — сказал Поль. — Ее ревность видна повсюду в твоих заметках. Сначала мадам Комбаз ненавидела Эвелину, потому что она — дочь Мареза. И постарайся залезть в шкуру стареющей женщины, видящей, как рядом с ней подрастает соперница, а коварный изменник — ты. Да, это возможный мотив. Но я думаю, правда не здесь. Бедняжка Эвелина рассказала придуманную историю.

— Тогда что ты предлагаешь?

Поль схватил стул, сел на него верхом и уставился на меня.

— Я предлагаю объяснение психиатра, поскольку в настоящий момент у нас нет другого. Слушай, Жорж, вот женщина, я говорю о Берте, воспитанная в обстановке культа своего отца. Для нее было делом чести, а это немало, работать так же хорошо, как он, продолжать его дело и, может быть благодаря Лангоню, превзойти отца. Согласен?

— Да, да, я и сам это понимаю.

— Ты понимаешь это головой. Но постарайся пережить ее драму. Она поставила на единственную карту все состояние Комбазов, их репутацию, говоря себе, что ее отец никогда не ошибался, поэтому если он рассчитывал на Лангоня и его лыжи, это было оправдано. И конечно, несчастная не переставала себя спрашивать, хватит ли у нее сил продержаться до победы… Ты что-то сказал?

— Нет, ничего. Я тебя слушаю.

— О, все очень просто! Я уверен, понимаешь, уверен, что она сразу же поняла, почему разбился Галуа. Подспудно зреющее подозрение вдруг стало уверенностью.

— Какое подозрение?

— Как какое? Подозрение, что эти замечательные лыжи не так уж хороши. Знаешь, когда играют по-крупному (с тобой так никогда не было?), одновременно надеются и боятся. Думают: «Должно повезти» — и одновременно умирают от страха. Берта говорила себе: