Шуры-муры на Калининском - [10]

Оно было и к лучшему. С какой такой стати надо отказывать в улучшении условий жизни? И в конце шестидесятых — начале семидесятых случился такой рубеж, когда заслуженные, народные, академики и профессора, композиторы и писатели, певцы и художники — те, кто чего-то постарался добиться в жизни и у кого это получилось, задумались о внешнем подтверждении своего творческого успеха. Лет десять все поголовно начинали новую жизнь, куда-то переезжали, устаканивались, улучшая условия, удобства и интерьеры. И началась гонка за прекрасным.

О малых, средних и крупных голландцах, конечно, речь не шла, но айвазовские моря и океаны, осенние плесы Левитана, кустодиевские толстушки и Шаляпины со спящими царевнами Васнецова — да, был тогда золотой период, когда даже в комиссионке на Арбате можно было найти что-то ключевое по вполне приемлемой цене. Стенки вместительных отреставрированных сталинок или новейших брежневок, куда переезжали великие и в меру талантливые из хрущевок, увешивались картинами, с потолков свешивались хрустальные люстры весом в центнер, а по углам вставали причудливые резные диваны, будуарные золоченые столики и хрустальные горки, заполненные музейным Гарднером и братьями Корниловыми. Обширные же сотенные сервизы Кузнецова были припрятаны в утробах буфетов, чтобы порадовать гостей по праздникам.

Старинную мебель приобрести было сравнительно просто. Народ с радостью переезжал из высокопотолочных коммуналок в мелкокалиберные хрущевки и узкие в плечах новые панельные дома, туда только шкафы из досок можно было встроить по стенкам, чтоб каждый сантиметр работал, куда уж старинный бабушкин сундук или дедов высокий кожаный диван! В мебельных магазинах существовал даже специальный отдел по продаже мебели для квартир с пониженной высотой. Вот внуки, прежде чем вступить в наследство и открывшуюся светлую жизнь, волокли все свое ампирное барахло, или, как они называли, исторический хлам, на помойку и радостно шли в такие отделы за прекрасной новой мебелью, соответствующей прекрасной новой жизни.

Ольга Сокольская, например, до сих пор локти себе кусала, что год назад собственноручно выкинула несколько гнутых стульев фирмы «Тонет» и прекрасный легкий модерновый диванчик, который достался от родителей мужа. Зачем, почему — одному богу известно.

— Лидочка, вот не поверишь, взяла и в одночасье спустила с лестницы, решила, что пора что-то в жизни поменять, купить современное, а это уже ни к селу ни к городу. Решила начать менять с мебели. Как черт в меня вселился! Всю жизнь на этом диване просидела, перетаскивала за собой с квартиры на квартиру — не мешал, а тут раз — и начал. Это ж была, думаю, абсолютно врачебная ситуация! Какой-то слишком грустный стих на меня тогда нашел, наверное. Мучительно вспоминаю это до сих пор, дура старая. А через пару часов опомнилась, пошла вниз — уже и след простыл!

Часть исторического хлама таким путем и была разбита, утилизирована на растопку, в общем, канула, а часть была вовремя вывезена с помоек разными дельцами и рукодельниками, отреставрирована и выставлена в комиссионках. Хотя зачастую и не реставрировали, а продавали, что называется, на вес. Ну и купив за две копейки какой-нибудь обшарпанный пузатенький бомбе, великолепное крутящееся зеркало-псише без зеркала или настоящий «павловский» гарнитур из карельской березки, да с медальонами, да с бронзовыми накладками, но лет сто не знавший должного ухода, новые хозяева вставали в очередь за реставратором. Через знакомых и только по блату, конечно. У государства таких услуг в помине не было.

Краснодеревщик Миша

Один такой совершенно уникальный краснодеревщик Миша и числился у композитора Арутюна Бабаняна, который рекомендовал его только тем, кого любил. Мастер он был отменный и на каждом отреставрированном им предмете оставлял медную табличку со своим именем. Табличка была запрятана куда-нибудь вглубь, под ящики, и увидеть ее было не так-то просто. Миша такие таблички заказывал у гравировщика в мастерской — разного размера, но с одним и тем же текстом: «Изготовлено на века столяром-краснодеревщиком 6-го разряда Михаилом Алпатовым».

Мише это льстило, он всегда думал о будущих поколениях, о том, что дело его действительно на века, что уже не будет ни его, ни детей его и внуков, а вот старинный диван или буфет, которым он подарил новую, незаметно подлатанную и отполированную жизнь, так и останутся стоять в жилище и удивлять своей красотой и основательностью будущее поколение. А он вроде как врач, который продлевает красивую жизнь дереву, сохраняет историю, ну и немножечко к этой истории примазывается своей табличкой. Работа его была сложная, долгая, кропотливая, ворчливая, довольно вредная, но и творческая одновременно. Вот Роберт и решил о нем спросить. Арутюн откликнулся с удовольствием:

— Если б к кому другому обратился с этим вопросом, он бы тебе а) всю мебель испортил; б) содрал бы втридорога; в) реставрировал бы несколько лет и — внимание, это самое важное — г) я бы перестал с тобой от обиды общаться!

Арутюн любил все раскладывать по полочкам или, точнее, по нотам и делал это доходчиво и четко.