Шургельцы - [95]

Никонов повесил трубку, подумал с сожалением: «Надо было насчет автомашины сказать. Чтобы ее колхозу не выделяли. Ну, да это не по телефону…» — успокоил он себя.

Решил сходить посмотреть, на самом ли деле у Мешкова столько травы. А главное, было боязно, как бы и его не привлекли к ответственности, не назвали расхитителем. Травы у него было припасено немало.

Ведь и на назначении Мешкова подвозчиком горючего настоял он, Никонов. А теперь… Ответственности он не любил. Мало ли что…

Он направился к Мешкову. Ворота были раскрыты. Одна подвода стояла перед домом, высоко нагруженная травой, прижатой гнетом. Две другие нагружали. Никонов увидел, что и Маськин помогает накладывать.

— Иван Акакиевич, можно тебя? — поманил он пальцем Маськина.

Во дворе было очень шумно, набежали ребятишки, как всегда любопытные ко всему. Они тоже помогали сбрасывать с сушила траву, заодно выбирали высохшие цветы, видно для гербария. Маськин не захотел подойти к Никонову, махнул рукой.

— Вы уж заступитесь за меня, а то кум живьем съест, — бормотал он.

— Чего за тебя заступаться? Тебя самого судить за такие делишки надо, — сказали ему конюхи. — Чего сначала артачился, как норовистая кобыла?

— Никак нельзя было без этого, я для виду… А потом ведь сам же и разрешил.

— Тебя никто и не спрашивал. Отойди, не мешай. Помог уж, ладно.

Маськин отошел, моргая близорукими глазами, направился к воротам. Но Никонова там уже не было. Спросил, куда он пошел. Сказали, что к околице. Маськин тоже засеменил туда, скользя по грязи, еле удерживаясь на своих тонких ногах.

Но Никонова так и не увидел. Подумал, что тот на пасеке, и решил тоже зайти туда. Ванюш сказал, что ему туда ходить больше незачем, потому что он больше не председатель ревизионной комиссии. Была и другая причина. Его разрисовали в стенной газете: узкие глазки, сморщенная, как у хорька, морда. Стоит он, Маськин, подняв, как всегда, два пальца, и внизу две строчки написаны:

Бывший предревкомиссии читает мораль,

Не может забыть свою старую роль.

Но сейчас Маськина ничто не могло удержать. Уж очень ему плохо было.

Вот он постучал в дверь избенки. Долго ему не открывали. Тогда он назвал себя и пригрозил Капитуну, что будет жаловаться, если не впустит.

— Ладно, иди уж, шуйтан водяной.

Как только Маськин увидел в углу на старом улье, накрытом фанеркой, кувшин, глаза его радостно блеснули. Не спрашивая разрешения, он потянулся за кружкой.

Никонов был здесь, сидел, что-то писал не отрываясь. Письмо вложил в конверт, отдал Капитуну, попросил съездить в район, но никому об этом не говорить. Письмо было адресовано в райисполком, председателю лично. Перед Никоновым стояла полная кружка медовки, он предложил ее Маськину, сам же до пива не дотрагивался. Маськин залпом выпил, с грохотом опустил кружку на стол и потянулся за другой, стоявшей перед Матви, тоже выпил. Потом запел: «Эх, Матвей, не жалей лаптей…»

— Иван Акакиевич, будет тебе, не время песни распевать.

— А тебе жалко, Безухий? Все ведь теперь одно. Давай и я подпишу. Нюхом чую, вы на них написали. Давай подпишу, мне не впервой.

— Это не жалоба. Просьба к Митину об устройстве на работу, — сердито оборвал его Никонов. — Выпил и убирайся, тряпка. Решил в доверие втереться, траву накладывать помогал?

— А что, Мешков и так богатый. У меня не то что травы, полена дров нету, и то не тужу.

— Не был я у тебя, не знаю.

— То-то, что не знаешь. Не думаешь ты о живом человеке. А когда я был ревкомиссией, я тебе нужен был…

— Замолчи, раззява! Тебя, в случае чего, в первую очередь посадят.

— Тюрьмы я не боюсь. — Маськин выпил третью кружку. Тягучая жидкость потекла по его худому подбородку. Он не стал вытирать, наверное, даже не почувствовал. — Мне теперь хуже, чем в тюрьме, живу, как волк, так и мерещится, что вот-вот придут и убьют меня. Те самые… Педер Ерусланов, брат его, да и других немало…

— А кто тебя просил доносить на невинных людей? Ты и меня чуть не посадил, шуйтан водяной, — разозлился Матви Капитун.

— Еще не поздно и тебя, — погрозил Маськин. — Давай еще выпить. Не дашь, покажу, где раки зимуют.

— Вот прорва, — Матви налил ему четвертую кружку, кувшин убрал за печку.

Маськин выпил, зевнул.

— Говорю вам, людей стал бояться. Вон как конюхи с вилами пришли во двор к куму, подумал: каюк мне. А вы мне кружки пивка жалеете, жадюги!.. Я вам покажу, как на обчественный счет жить!

Матви раскрыл дверь настежь, крикнул:

— Убирайся ты, а то голову размозжу!

— Я теперь смерти не боюсь, мне все одно каюк. Вот жалко, тебя подальше не упрятали тогда.

— Перестаньте вы ругаться! — вмешался Никонов. — И без того голова кругом идет. — Он встал, попросил Матви проводить его. У ворот напомнил, чтобы немедленно выехал в район, обещал добыть хорошую лошадь.

— Там главным образом об автомашине. Скорей езжай… Тут пока другой подежурит… Да, скоро тебя и отсюда уберут. Так дело обстоит.

— Мне тут хорошо, почему уберут? — наивно спросил Матви. — Я и пить мало стал.

— Эти не Шихранов, не станут допытываться, кому где хорошо. Заметили неладное — и за дверь… Ну, об этом потом.

— Про какую машину ты написал?

— Это тебя не касается.