Шура. Париж 1924 – 1926 - [101]

– Прости! Я все забыл, увидев тебя.

Надев пальто, Шура вернулась к Боре. Тот повернулся к ней и нежно положил ей на плечи ладони, внимательно смотря женщине в глаза.

– Ты сводишь меня с ума, Шурочка… Стоило мне тебя увидеть…

Несмотря на то что она пообещала себе насладиться вечером, Шура пока не была готова к любовному приключению.

– Давай не будем заставлять Люсию ждать, – с милой улыбкой сказала она.

Обычно торжества, подобные сегодняшнему, проводились в доме Люсии, однако этим вечером все были приглашены в кафе «Клозери-де-Лила».

Оно располагалось на бульваре Монпарнас и, как многие другие исторические рестораны западного берега Сены, с самого первого дня своего открытия в 1847 году служило местом встреч парижской интеллигенции. В начале двадцатого века там собирались импрессионисты, а затем кафе облюбовали сюрреалисты – ровно до тех пор, пока не ввязались в массовую драку со своими противниками. Теперь же кафе «Клозери-де-Лила» вновь готовилось принять лучших представителей культурной интеллигенции Парижа, и все места на вечер были забронированы заранее.

Шура, Люсия, Борис и их друзья, с которым им предстояло сидеть за одним столом, сперва встретились в баре. Когда Шура села в машину, она спросила у подруги о Каппе и узнала, что тот не поедет с ними. Больше она о нем не говорила – Шура знала, что Люсия уже какое-то время ходит по приемам одна или в сопровождении приятельниц. Однако ей не хотелось навязываться. Если бы у подруги и правда были серьезные проблемы с мужем, Шура бы это почувствовала. Но Люсия выглядела жизнерадостной и энергичной, словно в ее жизни все было хорошо.

В обеденной зоне ресторана было шумно – звенели вилки и ножи, бокалы, громко беседовали люди, – а бар мог похвастаться относительной тишиной, нарушаемой лишь приглушенными звуками фортепиано. Шура вспомнила о Валентине. Наверняка в этот самый момент сестра работает – там, в далеком Стамбуле развлекает своей игрой посетителей «Режанса». А здесь, в Париже, за инструментом сидел человек лет пятидесяти и скрывал за внешней жизнерадостностью смертную тоску. Он явно хотел, чтобы его талант заметили, однако гости ресторана весьма редко обращали на него внимание. Музыкант все играл, а люди самозабвенно звенели столовыми приборами. Официанты гремели посудой, бармен переставлял бокалы, а музыкант вкладывал в игру всю свою душу без всякой надежды дождаться одобрения. А если кто-то и решался отблагодарить игравшего вялыми хлопками, аплодисменты те никогда не перекрывали прочие звуки в «Клозери-де-Лила».

Грустные мысли о сестре проступили на лице Шуры.

– Что с тобой? – обеспокоился Борис. – Ты в порядке?

– Да, разумеется, – ответила она. – Я просто вспомнила о Тиночке. Мне очень ее не хватает.

Борис успокаивающе обнял ее за плечи:

– Давай наслаждайся вечером.

Она не хотела делиться чувствами, которые разбудил в ней пожилой пианист. Они проявились внезапно, и Боря никогда не понял бы их. Но тут Шура вспомнила данное самой себе обещание – наслаждаться сегодняшним вечером…

Когда гости наконец покинули бар и расселись по местам, многие из них были уже навеселе. Все обсуждали проекты Люсии, которыми она занималась в компании Игоря Стравинского, Джорджа Баланчина и Сергея Дягилева. Разумеется, не обходилось без сплетен, однако в целом беседы касались искусства. Отдельного внимания заслуживал близкий друг Люсии, художник Павел Челищев. Он родился в зажиточной семье калужского помещика, а в 1920 году эмигрировал в Берлин. Он тесно общался с Гертрудой Стайн, Сергеем Дягилевым и Джорджем Баланчиным, которые всячески покровительствовали его таланту.

Сейчас же они обсуждали одного из общих знакомых всех присутствовавших – Вацлава Нижинского.

– Если бы он знал, что брак разрушит его жизнь, стал бы жениться? – спросила Люсия.

– Я слышала, что Ромола годами преследовала его, чтобы женить на себе, – сказала одна из гостей. – Вы ведь знаете, если женщина хочет мужчину, то ее не остановить.

– Возможно, если бы он не заключил свой брак в такой тайне, Дягилев оказался бы более проницателен, – заметила Люсия. – Или нет?

– Разве кому-то понравится, если возлюбленный променяет его на кого-то другого? – неожиданно вмешался Борис.

В этот момент Шура заметила, как посерьезнело и сразу погрубело лицо Люсии.

– Что бы там ни случилось, им всем было очень больно. Жаль, что такой талантливый танцор, как Нижинский, теперь гниет в психиатрической больнице, – сказала она.

– Дягилев, безусловно, хорош, но очень жесток, когда того хочет, – заметил Челищев. Шура догадывалась о том, что Павел, должно быть, хорошо понимает Дягилева.

– Помните, что говорила Тамара Жева? – сказал Борис. Шура заметила, как Люсия вновь изменилась в лице. – Она называла его «экстраординарным и деспотичным», как Джекил и Хайд. Он может быть и заботливым, и учтивым, и грубым, как водитель грузовика. Но он прекрасно разбирается в людских талантах.

– Да, – согласился Челищев. – Именно так. Он собрал вокруг себя величайших художников, композиторов, писателей. Он работает с лучшими танцорами. Стравинский, Баланчин, Пикассо…

– Дебюсси, Равель, – продолжила Шура.