Штурмовые ветеринары - [76]
— Ну да, — ответил за всех Юра. — Мы, когда его в кабинете слушали, все признаки были налицо.
Магнум лукаво усмехнулся и продолжил:
— Нет, друзья, перед вами вождь племени. Древнего такого племени, туземного или индейского, как вам больше нравиться. Племени, живущего до сих пор древним, родоплеменным строем, которое все блага цивилизации коснулись лишь условно.
— Не понял, — признался я. — Что ты имеешь ввиду?
— Как бы попроще объяснить, не запутывая ничего, — Магнум задумчиво почесал лоб. — Ну, вот жило некое племя, землю обрабатывало, письменных законов не имело, подчинялось вождю, вопросы решал вождь и его приближенные, а также некие обычаи и договоренности. Потом пришли более сильные племена, обложили сначала данью, потом объявили себя владыками, даже наместника, вроде, оставили, а племя живет себе как жило, постепенно ко всему приспосабливается, меняет способы добычи пропитания, но все по-старому. Лишь вождь теперь не из своих, а наместник, но и он через пару лет в доску свой становится. Потом уже и государство возникает, всякие князья-бояре, баре, крепостничество — а деревенькой все равно правит староста и родоплеменные устои, которые даже церковь победить не в состоянии. Барин душит племя оброком и барщиной — племя отвечает хитростями вождя-старосты, да просто банальным воровством. Потом коммунистические времена приходят, опять после некоторых потрясений — племя прикинулось колхозом и дальше существует с вождем-председателем. Все законы и государства имеют условную силу, туземцы, от мала до велика, всегда знают, как этот закон обойти или наоборот, использовать к своей выгоде. Так вот теперь, когда советский строй рухнул, вождь Курдюк продолжает вести племя за собой. Ему главное — сохранить стабильность. Чтобы люди землю не бросили, уклад и устои. Чтобы не уехали никуда и все было как раньше. Он теперь учит племя приспособиться к новой жизни, внешне измениться, а внутри чтобы все как прежде осталось.
Магнум остановился и обвел нас внимательным взглядом. Все смотрели на него ошарашено, силясь понять смысл его монолога. Андрей вздохнул и продолжил:
— Курдюк видел, как рушились окрестные колхозы-гиганты, которым наш в былые годы и в подметки не годился. У них было два пути — либо все разворовывалось и распродавалось, а оставшиеся без работы люди все бросали и уезжали, оставляя за собой деревни призраки. Либо их выкупали крупные агрохолдинги и все переиначивали на новый, безжалостно-капиталистический лад. В котором все жестко подчиненно эффективности, нужно меньше людей, зато востребованы высококлассные специалисты. Например, высокоавтоматизированным свинокомлексом может всего лишь дюжина свинарей управлять, когда в советские годы на такое поголовье не меньше сотни народу нужно было. И вот Курдюк решил любой ценой и деревни сохранить со всем укладом, и современные хозяйства в них понастроить. Поэтому, как и в советские годы, воровство допускает, для своих, деревенских. Но и спуску ни в чем не дает, каждого готов прижать — а воровство очень хороший повод. Эдак он законы использует — как вожди в древности дубину. А самое обидное для него, — когда люди из деревни уезжают, молодежь в особенности. Это ему хуже всякого воровства. Поэтому он и не хочет людей на учебу отпускать, боится, что не вернутся. Ему нужно, чтобы пришлые, как вы, оседали и обживались. Курдюку-то ничего самому и не надо, дом у него с советских времен тот же, разве что машину купил, тут уж без статуса никуда. А все эти защиты, видеокамеры и прочее — так, пыль в глаза инвесторов, которые ему денег на комплекс дали.
Речь Магнума была весьма сумбурной и путанной, видимо, сказывался алкоголь, но все равно его взгляд на вещи выглядел неожиданно интересным. Он выпил еще и продолжил:
— И вот теперь он пытается и новым хозяевам угодить, и в деревнях все как есть оставить, ради этого на все готов. Семьи у него нет, была когда-то жена, да померла, а второй раз он и не женился. «Отец племени» в самом что ни есть прямом смысле. Он, когда помоложе был, столько баб перетрахал, что и не перечесть. Кто ж председателю откажет? Так что неизвестно, сколько тут у него детей среди местного населения, может сотня, а может все три. Из ваших знакомых Женька-пекарша — точно его дочурка. Помню, много раз он её мамку с фермы на ниве своей подвозил, хорошая баба была, царствие ей небесное. Местные-то не рады были, когда она вдовой воротилась, а Курдюк приютил, работу дал. Чует родную кровь-то.
Мы замерли, ошарашенные описанными подробностями. Первой опомнилась Беговая:
— И что нам теперь делать?
— А ничего, — улыбаясь, ответил Магнум. — Ситуацию вы не измените, если работать тут не планируете, так лучше валите подобру-поздорову, пока на вас Курдюк крючок подходящий не подобрал. Вы ему здорово на мозоль наступили, когда Аню с собой в город увезли. Вот так примерно.
С этими словами Магнум взял стакан воды и неожиданно плеснул в блюдце с расплавленным стеарином, в котором догорали фитили свечей. Вместо того, чтобы погаснуть, огонь вспыхнул с невероятной силой, столб пламени на несколько секунд коснулся потолка, а хозяин заулыбался, довольный произведенным эффектом. Он взялся за бутылку, наполнил наши стопки и произнес:
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.