Штурманок прокладывает курс - [99]
Мы миновали несколько громоздких саркофагов. Звуки из костела едва доносились сюда. Вероятно, немцы пошли по ложному следу — через костельный двор. Там были заранее примяты кусты, а у стены обронена старая кепка.
Предпоследний саркофаг легко отодвинулся. Под ним, в дрожащем свете свечи, круглились бревна той крышки, которую я видел из-под земли. Старик называл ее «дах». Уже снизу, беря у сторожа свечу, я спросил:
— А как же вы, папаша? В костеле полно немцев. Заметят!
Он склонился над люком, тряся жиденькой бородкой:
— А не один тут ход, пане товарищ. Не знайдут тедески. Усе буде горазд, як матка боска допоможе.
Матка боска пока помогала неплохо. Мы дошли по подземному ходу до старого водостока. Здесь, в нише стены лежали моя форма хауптштурмфюрера СС и два комплекта обмундирования рядовых солдат. Второй предназначался для Тазиева.
Переодевшись, мы с Чижиком добрались до выхода под высоким берегом реки. Уже смеркалось. Обрыв скрывал от нас городские дома. Над прибрежными ивами подымалась только вершина башни. На ней по-прежнему, как на гафеле боевого корабля, развевался военно-морской флаг. С той стороны доносилась автоматная трескотня. Значит, Голованов еще там!
Я не имел права идти туда. Веденеев определенно запретил бы эту безумную попытку. Нет, ни в коем случае! Нельзя!
С этими мыслями я шел вдоль берега, подымался по старой гранитной лестнице, ведущей прямо на улицу Пархоменко. И когда я понял, что, вопреки здравому смыслу, все-таки попытаюсь выручить Васю, сразу появился план.
— Чижик! Я — представитель высшего начальства. Ты — моя охрана. Отвечай только по-немецки: «Ja, Herr Hauptsturmfuhrer!»[83] А все остальное делай, как я. И никаких фамильярностей!
Около башни толпились солдаты и полицаи. Они беспорядочно палили вверх, по разбитому циферблату. Я с ходу заорал на фельдфебеля, который распоряжался здесь:
— Где офицеры? Сколько времени вы будете здесь возиться?
— Герр обер-лейтенант, там. — Фельдфебель указал вверх.
— Где это «там», болван? На небе? Прекратить огонь! Мы его возьмем живым.
Цокольный этаж башни заливал свет электрических фонарей. Пожилой офицер и несколько солдат стояли у входа на трап. Решетку сорвали с петель, но вверх никто не поднимался. На полу, раскинув худые руки, лежал Козубский.
Я показал свой гестаповский жетон пожилому обер-лейтенанту — командиру комендантской роты. Волнуясь, он доложил, что пробиться наверх невозможно. Они потеряли уже шесть человек, потому что по этой чертовой лестнице можно идти только гуськом. И, едва чья-нибудь голова покажется над верхним люком, немедленно раздается выстрел.
— Что же вы намерены делать?
Он молчал, уставившись на меня. Не знаю, кого он сильнее боялся — того большевика наверху или гестаповца рядом.
— Значит, ваши солдаты трусят? Хорошо. Пойдете вы сами. Я иду за вами. Ну?! — Я вытащил пистолет. — Шульц, за мной!
Мы начали подниматься вверх — обер-лейтенант, за ним я, потом Чижик. Остальным, к их радости, я велел оставаться внизу.
Поднимались молча. Обер-лейтенант сопел. Он явно трусил, этот вояка из запасников, уютно устроившийся в комендатуре.
Сверху показался серый квадрат света. Офицер вытащил из кармана маленькую гранату.
— На кой черт вам эта хлопушка? Швырнете ее вверх, и она упадет нам на головы. Отдайте ее сюда!
И тут он неожиданно оказал сопротивление. Он повернулся ко мне, лязгая зубами от ужаса. С гранатой в одной руке и с фонарем в другой, он кричал, что я не имею права посылать его на верную смерть. Я не знал этой системы гранат, но он не стал бы таскать в кармане взведенную гранату. А раз так...
Внизу, в цокольном этаже, вероятно, решили, что стреляет обер-лейтенант. Граната со стуком покатилась по ступенькам. Тут я услышал голос Голованова. Он крыл нас на черноморском жаргоне и обещал девять граммов тому, кто еще сунется.
— Вася! Это я, Алешка...
— Врешь!
— Ты, большевик, сдавайся! — Это по-немецки и тут же тихо по-русски: — Вася! Училище, уроки немецкого на пляже...
Только сейчас он поверил. Мы поднялись в башенку часов и открыли там сумасшедшую пальбу. Голованов приладил две гранаты к самодельному фалу, на котором он поднимал флаг.
— Пусть сунутся сюда — обе сработают!
Закончив это нехитрое минирование, мы связали Голованову руки, обмотали ему лицо тряпкой, как раненому, и начали спускаться. Навстречу уже поднимались солдаты.
— Все — вниз! Веду пленного! Дорогу!
Они тут же выполнили мое приказание.
Внизу все еще лежало тело Козубского, и я простился еще с одной верной душой, встреченной на моем курсе.
Солдаты нас окружили. Всем хотелось посмотреть на большевика, так яростно оборонявшегося на вершине башни.
— Возьмите тело вашего командира, — сказал я, — там, наверху. Он погиб как герой. Фельдфебель, машину! Моя испорчена, я бросил ее за углом.
Несколько солдат пошли за телом обер-лейтенанта, а мы под моросящим дождем уселись в его маленький «адлер». Фельдфебель побежал за шофером, но я не стал дожидаться. Чижик сел за руль. Мы уже отъехали километра полтора от башни, когда на ее вершине раздался взрыв.
Так закончили свою жизнь старые башенные часы. Флаг на башне не был спущен. Он сгорел в пламени взрыва, как доложено корабельному флагу, по незыблемому морскому закону: «Погибаю, но не сдаюсь!»
