Штурманок прокладывает курс - [137]

— Аль-оша, ты еще помнишь, что говорили флажки?

Я не ответил. Просто сделал то, что должен был сделать тысячу лет назад, когда разговаривали флажки. Я поцеловал ее в первый раз в жизни.

— Вчера, в «Ландхаузе», — сказала Анни, — я увидела тебя, как только ты вошел. Я смотрела на тебя. Ты не почувствовал?

— Нет. Тогда я еще не верил в чудеса. Ты была...

—...за колонной, и когда ты пошел в мою сторону…

—...ты скрылась. Ты не имела права на эту встречу.

— Сейчас — имею. Твой позывной: 3649, Штурманок.

У них есть связь! Теперь незачем было спрашивать, куда исчезла Анни, когда в Севастополе я перестал получать ее письма. Мы оба стали людьми одной и той же профессии.

— Я многое испытала, — рассказывала она, — но, когда увидела тебя в этой форме, и еще не знала, кто ты, мне стало страшно. Понимаешь? Сердцем я знала, что ты — наш, но разве я могла верить сердцу? Ты так настойчиво требовал от Эриха связи...

— Я раскрыл ему секреты гестапо.

— Знаю. Этого тоже было мало. Только сегодня ночью удалось связаться с Большой землей. Они дали твой позывной. В этот момент ты второй раз родился для меня.

— А если бы Москва ответила другое?

— Тогда... — Она протянула мне руки, приблизила глаза, почти зеленые под летящими бровями. — Аль-оша, я всегда ждала тебя... И буду ждать всю жизнь, сколько мне осталось. Но если бы Москва ответила другое, ты не вернулся бы из Вурцена.

Вдруг она вырвала свои руки, побежала в кухню, и я услышал:

— Frau Schwede! Oh, Gott! Den Wein, den ich gestern mitbrachte, habe ich ganz vergessen... Giessen sie in sofort aus![110]

Только сейчас я понял, что мы все время говорили по-русски. Почти полгода не позволял себе даже думать на родном языке. Он пришел, как воздух в распахнутый иллюминатор, вместе с Анни, с немецкой девушкой, которая вот сейчас дала мне самое главное в жизни и больше, чем жизнь, чем любовь, — связь с Родиной.

И тут мне стало страшно за нее. Я представил себе Анни на допросе у косого Франца, включающего электрический ток...

В первый момент мне показалось, что Анни нисколько не изменилась. Только прическу переменила. Когда она вернулась из кухни и села рядом со мной на диванчик, как когда-то в домике под пятью тополями, я увидел на ее лице все пережитое за эти годы. Те же черные блестящие волосы над ясным лбом и очень белые зубы. Даже белый свитер, похожий на тот, что она любила носить в ранней юности. Но лицо стало строже, черты четче, и какое-то новое, сосредоточенное выражение глаз.

Еще в школе меня удивляла взрослая скорбь во взгляде девчонки. Теперь в этом взгляде была решимость. Когда она говорила, что я мог бы и не вернуться из Вурцена, ее глаза стали такими, как у командира лидера «Ростов» на мостике, в первый вечер войны: «Если техника откажет в бою, не ждите трибунала. Расстреляю сам».

— Анни! Теперь я постоянно буду бояться за тебя.

— А я. Кто бы подумал, что ты станешь разведчиком?

— Это все твой немецкий язык. Если бы не он... Если бы не он, я не выбрался бы из той лесной избушки, где погиб мой крестный отец — Петро Стеновой.

Мне нужно было узнать все об Анни, каждый ее шаг по минным полям. Нужно было рассказать все о себе, как шла она рядом со мной на боевом курсе. Но прежде всего — главное!

Выслушав мое сообщение о Тегеране, Анни нахмурилась, некоторое время сидела молча, подперев лоб ладонью.

— Чего ты молчишь? Говори, Анни! Есть же у вас связь?

Оказалось, что связь с Центром бывает у них только раз в неделю. Значит, еще целую неделю там не узнают о Тегеране.

— Нет, нельзя, — сказала она. — Приедет Павел Иванович...

— Кто такой Павел Иванович?

— Немлер. Мой так называемый жених.

Даже Эрих Бауэр не знал, с кем связана Анни. Он знал только, что его маленькая подружка из клуба «Водяная лилия» за год до нападения на Советский Союз внезапно появилась в Германии в качестве внучки старухи Шведе из городка Вурцен.

Информация, собранная антифашистами на военных заводах, шла через Вурцен куда-то дальше, туда, где она была нужна. Эрих понятия не имел о существовании Немлера, но то, что он передавал кассиру-инвалиду в кино на Фридрихштрассе, попадало именно к Немлеру, преуспевающему дельцу и советнику консульства Швейцарии, нейтральной страны, где заправилы рейха помещали свои капиталы.

У Немлера действительно были приятели в имперском управлении безопасности. Через него они поддерживали связь со швейцарскими банками. Анни для всех была невестой Немлера. Это не только позволяло ему встречаться с ней, но и охраняло девушку от посягательств многочисленных ухажеров.

— Я работаю переводчицей в частной фирме «Феникс», — рассказала мне Анни. — Три раза в неделю бываю в Лейпциге, иногда в Дрездене и Мюнхене.

— С какого же ты языка переводишь? Не с русского, надеюсь?

— С французского. Я неплохо говорила еще в детстве, потом, ты знаешь, училась в институте в Москве, а русский — это только для себя, когда по ночам разговаривала с тобой.

И снова я увидел улыбку Анни, которую столько раз видел во сне и даже в солнечных бликах на потолке клуни Кощея.

Она хотела поехать в Испанию. Не пустили. «Вы там ничем не поможете», — сказал седой полковник в Москве. Тогда она спросила: «Где я могу помочь, чтобы убийцы моего отца не пришли сюда?» Ей обещали: «Подумаем» — и вскоре предложили параллельно с институтом учиться еще в одной школе.