Штурманок прокладывает курс - [139]

Я смотрел на Анни и удивлялся. Она преобразилась, будто сбросила жесткую военную форму и вместе с ней годы в тылу врага. В голосе, в движениях, во взгляде снова светилась юность. Она развеселилась, смешно дула в блюдечко с чаем и поджимала губы, показывая, как фрау Шведе торгуется с зеленщиком.

— Ты помнишь, Анни, мы шли домой, и ты дурачилась на улице, точно как сейчас. Какая-то старуха сидела у своих дверей...

— Конечно, помню! Она дала мне георгин. А ты помнишь, в тот самый день я упала с мостков, а ты кинулся спасать меня.

— Ну еще бы! Тина залепила мне глаза, и я не мог открыть их.

— А я могла, только не хотела... — Она перестала смеяться, спросила серьезно и тихо: — Знаешь почему?

— Почему?

— Чтобы ты подольше не отпускал меня. В ту минуту я поняла, что могу быть только твоей.

Я обнял ее, как тогда в теплой реке, и река понесла меня. Все исчезало вокруг. Еще мгновение — и не смогу отпустить ее.

— Мне пора идти, Анни…

Она помолчала немного, не отводя своего взгляда, и сказала:

— А мне кажется, тебе сегодня совсем не надо уходить.

7

Готфрид уехал на два дня в Берлин, а вернувшись, почти не бывал дома. Дни проводил за городом у фон Ригера, а ночами кутил где-то. На правах приятеля я пожурил его:

— Нельзя так расходовать себя перед заданием. Мне нет дела, куда ты едешь и зачем, но я хочу, чтобы все прошло хорошо.

Он рассмеялся:

— Посмотрите на этого тихоню! Между прочим, ты тоже не всегда ночуешь дома. Уже нашел себе наконец по вкусу?

— Что ж, я не человек?

Если бы мои отлучки вызывали подозрение, Готфрид не стал бы говорить о них. Значит, пока все нормально.

— Кстати, — сказал он, — ты можешь, когда меня нет, пользоваться моим «фиатом». А за это ты мне окажешь услугу — отвезешь в одно место и отгонишь машину назад. Идет?

— Конечно. Когда тебе будет угодно.

Я снова навестил Ирму. Она была озабочена вопросом, кому поручить свою овчарку.

— Вот сложность! Хотите, отвезу ее на псарню городского гестапо. У меня там знакомые.

— Вы с ума сошли! — возмутилась она. — Мою Девочку — на служебную псарню? Она не привыкла к такой жизни.

Я пожал плечами:

— Тогда сами ищите ей место, но ежедневно с пяти вечера прошу быть дома. Ясно?

— Слушаюсь.

Прошло три дня после встречи с Анни, а мне казалось — месяц. Я снова поехал в Вурцен. Можно было воспользоваться «фиатом» Готфрида. Ключ висел на вешалке, рядом с его шинелью. Я все-таки предпочел поехать поездом. В Вурцене, прогуливаясь под дождем по улице, зашел в магазин, купил ненужный мне галстук и, только убедившись, что за мной не следят, отворил калитку в высоком заборе фрау Шведе.

Анни увидела меня через окно кухни, выбежала в тонком платье под дождь, полетела навстречу по мокрым плитам дорожки, как когда-то по мосткам, кинулась ко мне:

— Это были лучшие дни в жизни! Я ждала тебя и знала, что увижу хоть ненадолго. — Задыхаясь, она обняла меня мокрыми руками. — Выполнено! Все передано Москве! Они подтвердили!

Мы вошли в дом. Усталость, которую я преодолевал все время, пока меня давило непереданное сообщение о Тегеране, теперь взяла верх. Все! Конец. Сел и закрыл, глаза. Можно ехать в Констанцу, в Берлин, к черту на кулички. Теперь — не думать. Просто сидеть и держать Анни за руку.

— У тебя дрожат руки, — сказала она. — Ну, посмотри на меня!.. Я сделала все, что могла.

— Это сейчас пройдет, Анни. Как ты смогла добиться...

— Подожди! Еще не все. Запоминай. Тебе назначена явка в Констанце. Улица Мангалия, магазин готового платья «Лувр», старший продавец домнул Дмитреску. Пароль — «Костюмная ткань Виндзор». Ответ — «Вы хотели сказать: уиндзер?» И еще: «Штурманку лично. Вам присвоено звание капитан-лейтенант. Награждены орденом Красного Знамени». А теперь уезжай немедленно. Прошу тебя.

— Почему? Что случилось?

Уже забыты были и усталость, и радость нового звания, и награда. Волнение Анни передалось мне. Она не скрывала его.

— Пока — ничего. Но у меня предчувствие...

— Что с тобой? Говори! Я не верю в предчувствия.

Анни приехала в Лейпциг, когда ее не ждали. Вызвала от имени Немлера нужного человека. Это не могло не навлечь подозрений. А Павел Иванович в Берлине тоже торопился, зная, что может быть разоблачен. Ему нужно было узнать, какие части и когда оберкомандо бросит в контрнаступление под Киевом. Ради этого он шел на риск, которого не позволял себе раньше. Я пытался отвлечь ее, переменить тему разговора.

— Не надо, — сказала Анни, — главное сделано, а теперь, пожалуйста, уходи, если ты любишь меня.

Она была права. Я не принадлежал ни ей, ни себе. Впереди — Констанца. Нельзя пропустить диверсантов в тыл флота.

Анни проводила меня до калитки:

— Альо-ша, я всегда жду...

Эти ее слова звучали под стук колес до самого Дрездена. Легкий запах ее рук пробивался сквозь стойкие запахи вагона. Свежесть ее губ, выражение глаз оставались со мной до утра в пустой квартире Готфрида Динглингера.

На следующий день я едва дождался открытия кассы кино на Фридрихштрассе. У окошка не было ни души. Кассир передал мне конверт. Там лежало свидетельство об открытии счета в цюрихском банке и записка. Я прочел ее в ближайшем скверике, у раковины фонтана, заполненной опавшими листьями: «Павел Иванович убит. Необходимо отправить Марту по железной дороге „Заксенверк“.