Штурман - [5]

— Чертов Рипо, везет же тебе!

Штурман обернулся. Пилот, прозванный Адмиралом, потому что начинал службу во флоте, притянул его за шею и потрепал по затылку.

— Чаю не надо, — бросил Адмирал официанткам. — Рому. Хороши девки, — сказал он на ухо штурману, — если бы не я, и не подумали бы предложить тебе рому. Наверное, берегут для своих красавчиков. Глотай-ка, — сказал он, протягивая штурману стакан. — Закрой глаза и — хоп! Расскажешь потом.

Штурман повиновался. От встречи с товарищем, от шума звучавших вокруг него голосов, среди которого он снова почувствовал себя таким, как все, от обжигающего спирта и острых приправ блаженное тепло разлилось по всему его телу. Это было возвращение к людям.

Глядя на него маленькими, как у куницы, глазками, светящимися радостью на широком багровом лице, Адмирал продолжал сжимать ему затылок своей лапой.

— Ты мне делаешь больно.

— Ну и прекрасно, идиот! — сказал Адмирал, разжимая руку. — Тебе могло быть так больно, что ты и не почувствовал бы моих объятий, а я…

— Что ты?

— Представляешь мою рожу, когда мне сказали бы про тебя?

— Спасибо, — сказал штурман. — Но не преувеличивай. Ты и сейчас не красавец.

Лоб Адмирала пересекал чудовищный шрам, идущий к макушке и терявшийся в волосах.

— Брось, — сказал Адмирал, проводя рукой по глазам. — А всетаки я нравлюсь. Ну как, тебе лучше? — спросил он.

— Да.

Все прошло. Штурман чувствовал такую легкость в ногах и сердце, что почти забыл о пережитом. Ему казалось, что дурной сон исчез и он вдруг очутился па солнечном пляже. «Нет, невозможно, — сказал он себе, — это скоро вернется…»

— Ты не допил. Кончай! — скомандовал Адмирал. Он снова повиновался. На этот раз ром вызвал у него гримасу, но горячие волны опять всколыхнули все внутри.

— Ты получишь право носить на левой руке золотой парашютик, — сказал Адмирал.

— Ты веришь, что он золотой?

— Конечно, нет. Золотом с парашютистами не расплачиваются. Но во всяком случае, девочки будут тобой восхищаться. Да, скажи, — поинтересовался он, — где ты приземлился?

— На свекловичном поле. И не мог понять, где я. Я решил, что нас сбили около Дуйсбурга. Адмирал расхохотался.

— И ты сказал себе: «Все кончено. Не видать мне больше рожи командира базы». И страдал от этого, признайся. А потом?

— Потом я сориентировался.

— Тебя пустили в дом?

— Ну да, пустили. Одним словом…

— Что «одним словом»? Ты чтото от меня скрываешь! — вскричал Адмирал. — Женщина?

— Идиот! — поспешно оборвал его штурман. — Угостили чаем, я позвонил, и за мной приехали. Уж очень боялись, что я не вернусь. Штурманы дорого ценятся. Что делал бы без них экипаж?

— Клянусь тебе, — сказал Адмирал, — мы не такие уж прохвосты. Я сразу о тебе подумал. Еще вчера вечером я видел тебя в баре. И не мог поверить, что для тебя все кончено; а потом узнал, что ты цел и невредим. Тогда я призвал ребят в свидетели: «Этот чертов Рипо всегда выйдет сухим из воды». Ведь так? — добавил он, награждая штурмана дружескими тумаками.

— Ладно, — сказал штурман. — Проводи меня. Я пойду спать.

— Где твой велосипед? — спросил Адмирал, когда они вышли.

— Черт с ним, с велосипедом, — ответил штурман. — Мне нужно пройтись.

Они пошли вдоль ограды аэродрома, миновали контрольно-пропускной пункт, где часовые теснились вокруг печурки, и вышли на шоссе, откуда тропинка вела к маленьким домикам. Ночная сырость пронизывала до костей. Они ускорили шаг, кровь в жилах побежала быстрее, и они согрелись. Небо было пасмурное. Штурман по временам поглядывал вверх, надеясь отыскать какуюнибудь звезду, но ночь поглотила их все. Справа на пламенеющем небе вырисовывались стволы буков.

— В Дуйсбурге, — сказал Адмирал, — было поярче. Ты видел?

— Да. Я мог бы там остаться.

— Но не остался. А хотел бы?

— Нет.

Они подошли к городку летчиков, где под сенью дубовой рощи, сейчас едва различимой во мраке, стояли домики из листового железа.

— Спокойной ночи, — сказал штурман. Они пожали друг другу руки, и Адмирал отправился к себе. «До чего же мы все стали бесчувственными, — подумал штурман. — Он хочет, чтобы я вернулся в свою комнату и отдохнул, и оставляет меня одного, точно это самый обыкновенный вечер. Ему и в голову не приходит, что, прежде чем лечь в постель, мне нужно немного поболтать с ним. А ведь он…» Штурман был искренне привязан к Адмиралу, да и Адмирал в этот вечер ради него покинул свой экипаж. Обычно летчики одного самолета всюду ходили вместе молчаливой компанией. Так люди забывали о стычках во время полета, о вспышках раздражительности, о резких словах, которыми они порой обменивались в микрофон. Опасность миновала, они становились мягче, и каждый приписывал другому заслуги в успехе операции. На земле они со смехом вспоминали о том, что в небе вызывало столкновения, и дружеская непринужденность снимала всякие различия в положении и звании. Теперь штурман остался один, он словно осиротел, но его бросило в дрожь при мысли, что он мог разделить участь товарищей. Значит, ни бомбардир, ни хвостовой стрелок не успели выброситься с парашютом. Должно быть, самолет развалился сразу же после того, как выпрыгнул штурман. Но тогда почему он не слышал грохота взрыва? «Как треск падающего дерева…» Может, потому, что как раз в эту секунду его рванул раскрывающийся парашют и мысль о спасении заставила его на минуту позабыть обо всем на свете.