Штурм Зимнего - [14]

До истечения срока ультиматума и, значит, до начала боя оставалось всего восемь минут. И вдруг дверь в комнату комиссара распахнулась, туда вошел солдат:

— Товарищ комиссар, артиллеристы отказываются стрелять!

Комиссар вскочил и отправился сам на отмель к артиллеристам — узнать, в чем дело.

Шел мелкий дождь. Держа в руке фонарь, комиссар пробирался по отмели между наваленными там мусорными кучами. Издалека, с того берега Невы, доносились первые ружейные выстрелы: у Зимнего дворца уже начался бой. Шлепая по лужам, проваливаясь по колено в какие-то ямы, комиссар спешил к пушкам.

Навстречу ему вышел командир роты, офицер.

— Орудия изъедены ржавчиной, — сказал он. — При первом же выстреле их разорвет вдребезги, и тогда всех нас, находящихся тут, убьет.

Комиссар, нащупывая рукой револьвер, смотрел офицеру прямо в лицо.

— Даю вам честное слово офицера, — продолжал тот хриплым, сдавленным голосом, — что это так. Любой артиллерист подтвердит, что стрелять из этих орудий невозможно… — он запнулся, — очень опасно.

Комиссар круто повернулся и сказал сопровождавшему его солдату:

— Вызвать немедленно с морского полигона матросов-артиллеристов.

Было уже около одиннадцати часов ночи, когда прибыли с полигона моряки-артиллеристы, а вместе с ними и несколько красногвардейцев.

Комиссар повел их на отмель, к орудиям. Тут бушевал ветер, раскачивая фонари, по реке метались их отражения, и волны то подкатывали почти к самым пушкам, то откатывали назад.

Один из матросов склонился над орудиями и стал их осматривать. Остальные столпились кругом и молчали.

— Предохранителей нет, — донесся сквозь ветер голос матроса. — И выбрасывателей тоже нет. Затворы испорчены. Ржавчина… Резьба в канале сорвана…

Все это было плохо, очень плохо. Но всё же матросы и красногвардейцы отвечали: стрелять можно.

— В компрессорах совсем нет масла, — сказал вдруг матрос, осматривавший орудия, и выпрямился.

Это было самое страшное. И на этот раз никто ему ничего не ответил, все молчали. Молчание прервал комиссар.

— Выдержат или разорвутся? — опросил он.

— Наверное сказать нельзя, — отвечал матрос. — Может быть, выдержат, а может быть, разорвутся.

— Так как же, — спросил комиссар: — будете стрелять или нет? Вы же сами знаете…

— Знаем, — прервал матрос, — что тут говорить: раз нужно, так нужно. Стрелять будем.

Через несколько минут пушки были заряжены и готовы к выстрелу. Матросы и красногвардейцы на всякий случаи простились друг с другом.

Комиссар стоял тут же, подле одной из пушек: если пушка не выдержит, его убьет вместе с матросами.

Грянул выстрел…

Пушки выдержали, не разорвались. Снаряды полетели прямо через Неву, в Зимний.

Матросы торопливо готовили пушки уже к новому выстрелу.

Штурм

Как только Петропавловская крепость начала обстреливать Зимний, сейчас же красногвардейцы, матросы, солдаты на площади стали продвигаться вперед, и бой разгорелся с новой силой.

Это был невидимый бой: все тонуло во мраке, все сливалось, нельзя было различить ни зданий, ни людей. Вслепую стреляли юнкера, целясь наугад в темноту, в ту сторону, откуда наступали революционные отряды. И так же наугад отвечали им выстрелами красногвардейцы, матросы и солдаты.

Только отдельные части Зимнего выступали внезапно из тьмы и начинали светиться бледным светом, когда на них попадали лучи прожекторов: «Аврора» направляла с Невы свои прожектор на дворец, скользила по его стенам и по крыше голубоватым лучом, выхватывая из темноты то один кусок дворца, то другой.

Площадь тонула в темноте. И эта тревожная темнота была полна звуков. Непрерывный шум, напоминающий гул моря, стоял над площадью. Все тут сливалось воедино: бесчисленные голоса людей, треск ружейных и пулеметных выстрелов, пение пуль, грохот пушечных снарядов.

Среди мрака и шума революционные отряды завоевывали площадь шаг за шагом, продвигались вперед.

В это время несколько десятков революционных солдат решились на отчаянно смелую попытку: они попробовали проникнуть в Зимний через лазарет.

Лазарет, в котором лежали раненые бойцы, прибывшие с фронта, расположен был в той части дворца, которая выходила к Адмиралтейству. Солдатам легко было сговориться с ранеными. Те приоткрыли дверь, ведущую в лазарет, и солдаты потихоньку поодиночке стали проникать сюда. А отсюда они проскальзывали во внутренние помещения дворца, смешивались тут с неприятельскими войсками.

Солдаты рассчитывали на то, что по одежде их нельзя будет отличить от тех, кто сражается на стороне Временного правительства: ведь они носили ту же форму, те же шинели серого, защитного цвета.

Так в самый разгар боя появилось во дворце несколько десятков «красных агитаторов».

Рискуя своей жизнью, повели они тут свою опасную работу: заводили разговоры с юнкерами, убеждали их прекратить сопротивление, сеяли в войсках противника неуверенность, смуту и страх.

А революционные отряды не прекращали наступления, подходили все ближе к дворцу.

Было уже заполночь, когда они бросились снова в атаку.

Вдруг смолкли ружейные и пушечные выстрелы. Утих гул голосов. Все точно замерло. И в тишине с трех сторон — с Морской, с Миллионной и от Александровского сада — через площадь ринулись к дворцу революционные отряды.