Штурм - [53]

— Зачем об этом, товарищ майор?

— Затем, что я не верю немцам, и если вам здесь придется тяжело, не думайте плохое о Наумове — он не подлец. Дайте вашу руку.

Наумов пошел с немецкими парламентерами. Было еще светло, и близко находились бойцы батальона, они внимательно следили за фортом.

Как будто ничего опасного не предвиделось.

Приведя немцев в штаб дивизии, Наумов доложил о переговорах и ушел к себе в батальон.

Комдива в штабе не было. У Сердюка хватало забот без форта. Он уехал в левофланговый полк и задержался там. Ему позвонили. Генерал ответил, что не может сейчас покинуть полк — обстановка не позволяет.

Ни Афонов, ни Веденеев не могли убедить немецких офицеров в надежности генеральской подписи. Парламентеры хотели видеть генерала лично, услышать от него: да, все будет так, как написано. У них есть приказ коменданта.

Немцев оставили в отдельной комнате. Афонов с криком подступил к Веденееву:

— Я же говорил, что врага не агитировать, а бить надо. Развели антимонию. Нельзя было тянуть до вечера. В темноте черт знает что может произойти. Вы назвали форт барометром. Верно! Стрелка этого барометра может метнуться на бурю. Перед фронтом дивизии появились дополнительно немецкие части. Возможна контратака. Это не страшно. Отобьем! Но если гарнизон вывалит из форта и ударит нам в спину? Им терять нечего. Они фанатики и на все способны.

— Форт же остается блокированным, — возражал Веденеев, однако не с прежней уверенностью в правоте своей.

— Блокированный! — горячился полковник. — Малочисленный батальон Наумова редкой цепью окружил форт. Гарнизон ударит в одном месте, что тогда? Агитация не поможет. Вот попробуйте убедить их, поговорите еще раз, — Афонов кивнул на плотно прикрытые двери, за которыми находились немецкие парламентеры. — Они стоят как истуканы. Им приказано встретиться с генералом, и они будут ждать, пока не выгоним. Комдив появится не скоро. Надо отправить немцев обратно, а наших вернуть. Сказать коменданту со всей твердостью: либо капитулируете немедленно, либо мы штурмуем форт и уничтожим всех. Довольно играть в кошки-мышки. А ваш Колчин… — и полковник махнул рукой, — мальчишка еще. Я человек прямой и говорю вам в глаза.

Веденеев внутренне согласился: да, Колчин проявил мягкость, и создалось трудное положение. Видно, не подошло время разговаривать с немцами по-человечески. Но ведь надо начинать! Учиться вести с ними диалог. Для будущего надо. Не все у них просто фигуры в шинелях, слепые, знающие одно: приказ есть приказ. Есть люди с прояснившимся взглядом. Не получился полезный диалог сейчас, получится позднее. Линия правильная. Нужны терпение, выдержка.

— Я не отступлюсь, — сказал Веденеев Афонову, стиснув кулаки. — Не могу… У нас общая цель, но обязанности разные. Понимаю всю ответственность и не побоюсь ее.

— Тогда как хотите. — Афонов надел шинель и позвал связного-автоматчика. — Я иду на передовую. Через полчаса встречусь на наблюдательном пункте с комдивом — так договорились. Разумеется, доложу подробно. Заварили кашу — расхлебывайте.

Веденеев позвал парламентеров. Слабое знание немецкого языка не позволяло вести свободный разговор на серьезные темы. Подполковник задавал несложные вопросы. В ответ слышал непреклонное:

— Будем ждать генерала. Так приказано.

— Приказ есть приказ.

Веденеев выругался с досады и отвернулся от них.

Подкрадывалась вечерняя темнота. Фронт не утихал. Наоборот, стрельба усилилась, но не это тревожило Веденеева — все мысли его были привязаны к форту.

В казарме форта, даже в офицерской комнате, был спертый воздух. Очевидно, при бомбардировке в форту нарушилась вентиляция, повреждена канализация, если она была. Вдобавок чадили спиртовые плошки. Колчин попросился во двор форта. Парламентеров вывели и оставили здесь одних. Ворота находились под охраной. Русские не могли убежать. Да и пришли они сюда не затем, чтобы помышлять о бегстве.

Гарнизон форта знал о переговорах и ждал приказа коменданта о капитуляции. Даже задержка немецких парламентеров и наших офицеров не особенно беспокоила Колчина — через час, вероятно, все кончится, триста солдат покинут эти непробиваемые стены, и стоит подождать еще немного.

Немцы слонялись по двору форта, болтая между собой. У пулеметов остались дежурные, и на верху форта стояли наблюдатели. Колчин и Шабунин видели, что солдаты тайком от офицеров уже готовились к сдаче. Это не касалось пока оружия. Немцы осматривали свои бумажники, блокноты, письма, вещевые мешки и сумки. Доставали фотографии и рвали их на мелкие куски. По всей вероятности, это были фотоснимки, сделанные в России и запечатлевшие сцены расправ. Владельцы их не хотели, чтобы такие документы попали в руки Красной Армии. Выбрасывались некоторые вещи, награбленные, должно быть, — они втаптывались в грязь. Один ефрейтор, шаря у себя в карманах, уронил что-то похожее на маленькую записную книжку. Когда он отошел, Колчин нагнулся и подобрал блокнотик.

Это оказалась длинная полоска плотной бумаги, сложенная гармошкой. На каждом прямоугольнике — рисунок. Первый рисунок: немецкий солдат, приехавший с фронта в отпуск, стоит перед своей возлюбленной, а рядом с ней отец и мать — они благосклонно разрешают дочери погулять с героем-фронтовиком. Следующая картинка — солдат и девушка в кафе за столиком, на котором бутылка и две рюмки. Затем — отдельная комната, две фигуры, замершие в поцелуе, рядом кровать. Дальше — порнографические сценки, одна безобразнее другой. Последний рисунок — почти повторение первого: девица чинно стоит перед родителями, солдат возвращает им дочку «в целости и сохранности», и все довольны.