Штурм Грозного. Анатомия истории терцев - [64]

Тифлис, уже забывший об ужасном погроме Ага-Магомед-шаха, жил весело и беззаботно за штыками русских солдат.

Ермолов собрал офицеров штаба, чтобы те доложили ему о положении дел и состоянии края. А заодно узнать, какие толки и слухи ходят в связи со смертью императора.

Преданные люди уже сообщили Ермолову о том, что часть русской администрации, услышав о смерти царя, даже обрадовалась, надеясь, что со сменой царствования произойдет и смена власти в крае. Ермолов был не так прост, каким хотел казаться. Некоторая его грубоватость и откровенность в разговоре была не менее чем манерой, за которой скрывался очень умный и, когда было необходимо, тонкий и дальновидный политик, мстительный и злой в своем остроумии человек. И сейчас, когда решалось, сколько ему быть наместником на Кавказе, хозяином армии и края, он хотел знать, кто остался ему другом и кто уже готов отдалиться.

Первым с докладом приехал Тифлисский губернатор генерал-майор фон Ховен. Ермолов молча выслушал его доклад о делах и положении в городе и остался доволен. Доложили и другие. Оставив фон Ховена, остальных он отпустил. Вскоре прибыл генерал-майор Вано Эристов, ранее командовавший 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии, а сейчас причисленный к штабу главнокомандующего. Этого генерала особенно любил Ермолов и неоднократно отлично аттестовал его перед военным министром и главным штабом в Петербурге. Вместе с ним приехал Валериан Григорьевич Мадатов, генерал-майор, старый друг и сподвижник Ермолова, участвовавший с ним в наполеоновских войнах и в походе на Париж. Мадатов был болен «ногами», как определил болезнь лечащий его врач. Запущенный ревматизм и геморрой, обычные спутники кавалеристов, мучили генерала, и он собирался в ближайшее время отправиться на воды в Пятигорск.

Когда Мадатов рассказал ему об этом, Ермолов не преминул поделиться с собравшимися.

– А я как раз усилил там защиту минеральных источников, расселив по новым станицам казаков.

Действительно, признавая полезным занять несколько передовых пунктов и заселить их новыми станицами, Ермолов перед этим приказал выселить из станицы Александровской 385 семей, из числа которых 100 семей образовали станицу Кисловодскую, 50 – положили начало станицы Бугурустанской и 250 семей основали на реке Бугунте станицу Ессентукскую. Из Георгиевской станицы выселены были 200 семей, которых поселили около Горячих вод, около Пятигорска, и они образовали станицу Горячеводскую.

Мадатов, живой и веселый армянин, отчаянный рубака, приятель Дениса Давыдова, знавший на вкус чуть ли не все вина и водки стран, через которые он проходил в Отечественную войну, выслушал Ермолова и сказал:

– Вот спасибо, Алексей Петрович, вот спасибо, дорогой! Теперь я смело могу ехать на воды – отдохнуть и полечиться. Отпустишь?

– Поезжай, Валериан, поезжай, ты этого заслужил, мой боевой товарищ.

Над Тифлисом стояла промозглая темная ночь. С Мтацминды набегал холодный ветер, со стороны Метеха время от времени раздавались приглушенные рокотом Куры голоса перекликающихся часовых: «Слушай!».

Ермолов встал, прошелся по комнате и вновь вернулся на свое место.

– Что-нибудь есть из Тавриза? – спросил он адъютанта.

– Есть, ваше высокопревосходительство. Прибыл с депешами фельдъегерь князя Меньшикова капитан Сергеев. Сообщает, что князь со своим посольством выезжает в Султаниэ, где ему будет представлена аудиенция шахом Персии.

Ермолов налил воды в стакан, выпил и вытер со лба пот.

– А мне сообщили, что персияне по границе зашевелились, а сардар Эриванский похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, – сказал он. – Даже в Дагестане об этом известно.

– Обычное восточное хвастовство! – махнул рукой фон Ховен.

– Не совсем. И лазутчики, и армяне доносят об этом. Вызови сюда капитана Сергеева, – приказал Ермолов адъютанту.

Гонец Меншикова тоже привез неважные вести.

– Вот беда, – сокрушался Ермолов, – и на Северном Кавказе распаляются страсти, и тут неспокойно. Что еще нужно от нас этому мошеннику Аббасу?

Все молчали.

– Ну что ж, пиши генералу Вельяминову, чтобы срочно возвращался в Тифлис, – отдал он распоряжение адъютанту, и тот быстро исчез.

Деловая беседа продолжалась долго, и приглашенные разъехались только поздно ночью.

2

А в Дагестане действительно распалялись страсти. Пылкий учитель шариата Кази-Мухаммед, учение которого первоначально носило совершенно мирный характер, стал открыто проповедовать, что нет угоднее Богу дела, как война с неверными и распространение ислама силою оружия.

Такая постановка вопроса пришлась по сердцу воинственным народам Чечни и Дагестана. В горах закипела работа, и повсюду разнесся призыв к газавату – священному походу против русских. Под знамена его стали стекаться бесчисленные толпы дагестанцев и чеченцев.

– Правоверные мои братья! – обращался Кази-Мухаммед к дагестанцам. – Я обошел полмира в поисках правды и настоящей веры. Я нашел ее. Мы живем с вами неверной жизнью. Мы и не мусульмане, и не христиане, и не язычники. Мы – грешное племя! Мусульманин не может быть ничьим рабом – ни мусульманина, ни христианина. Все мусульмане равны. И кто считает себя истинным правоверным мусульманином, тот должен объявить газават всем неверным, всем мунафикам – вероотступникам.