Штормовое предупреждение - [2]

— Чтоб тебя скосоротило!

Этим, собственно, и ограничивалось участие Кости в разговоре. Он добросовестно исполнял обязанности истопника: молча подбрасывал в печку дрова, внимательно глядел на огонь и, видимо думая о чем-то своем, не слушал нас. Но его присутствие было совершенно необходимым для разговора. Стоило Косте уйти за дровами, как мы с Катей умолкали. Впрочем, ненадолго, так как в поисках топлива Костя проявлял удивительную изобретательность, моментально отыскивая доски, ножки столов и спинки кроватей. Мы основательно подозревали, что дело тут не обходится без участия тети Саши, пожилой дворничихи, которая явно почитала Костю за его хозяйственность.

Однажды мы не застали Кати дома. Тетя Саша сообщила:

— Она теперь почти и не бывает дома-то. На курсы какие-то записалась. Только и приходит, что ночевать.

Когда мы снова встретились с Катей, она коротко пояснила:

— Изучаю немецкий. Так надо.

Теперь мы виделись редко. Катя приходила поздно, да и у нас с Костей почти не стало свободного времени. Приближалась весна. Все чаще выдавались погожие дни, солнце щедро одаряло землю теплом и светом. Лед на Неве поднялся. Скоро река вскроется — и тогда снова в море. Снова бои и походы, атаки и бессонные вахты. На катерах шли последние приготовления.

В эти дни отпуска на берег отменили, и мы коротали свободное время в кубриках. Но я не мог долго оставаться в кубрике: там говорили о предстоящих боях, о войне, о смерти. И мне было неловко перед товарищами за то, что я чувствовал себя счастливым. Это было слишком бестактно и слишком заметно. Меня не раз спрашивали:

— Чему ты улыбаешься?

Я уходил в радиорубку. Там мне никто не мешал думать о Кате. Я старался представить, что она делает сейчас. И мне почему-то всегда казалось, что она стоит у окна и теребит кончик косы — строгая и грустная, как тогда, в первый день нашего знакомства. Только один раз я видел ее веселой.

Это было в тот день, когда она получила письмо от матери. Открыв нам дверь, она обрадовалась:

— Как хорошо, что вы пришли именно сегодня. У меня сегодня праздник: получила письмо от мамочки. По этому случаю будем пить чай. С клубничным вареньем. Еще довоенное, «энзе», как вы говорите.

Мы пили чай. После скудного и однообразного блокадного пайка клубничное варенье было почти сверхъестественной роскошью.

Я не сводил глаз с Кати. Мне впервые довелось увидеть ее не в валенках. В туфлях на высоком каблуке, в красивом платье, плотно облегавшем ее стройную фигурку, Катя казалась удивительно легкой. Щеки ее разрумянились, глаза светились неуемной радостью.

Потом мы бродили по Невскому. Теплое дыхание зюйд- веста напоминало о скором выходе в море. Впервые я по- настоящему ощутил, как трудно мне будет расставаться с Катей. В этот вечер мне захотелось сказать ей что-то хорошее, ласковое, сказать так, чтобы она поняла, как близка она мне стала, и что я всегда буду помнить о ней, где бы ни был.

Но как трудно сказать об этом! Мы прошли по всему Невскому, дошли до Дворцового моста, повернули обратно, а я так и не отважился произнести ни одного слова. Только у самого ее дома я наконец решился:

— Катя…

Но она остановила меня:

— Не надо, Сережа.

Я покорно замолчал, почувствовав, что Катя догадывается, о чем я хотел сказать.

Той же ночью мы ушли в море. А на другое утро при атаке фашистского транспорта наш катер попал под обстрел сторожевого корабля, охранявшего конвой, и я был ранен в грудь осколком снаряда, разорвавшегося на палубе. Через месяц, когда мне разрешили говорить, я продиктовал медицинской сестре коротенькую записку и попросил отправить ее Кате. Прошел еще месяц — ответа не было. Тогда я написал тете Саше. Вскоре получил от нее ответ: Катя — на фронте, где именно — неизвестно, так как не пишет. Я посылал запросы в Москву, давал объявление по радио, писал в райкам комсомола. Никто не знал, где Катя. Оставалось одно: надеяться, что увидимся после войны, если будем живы.

Но мы увиделись раньше…

Случилось это весной 1945 года. После сдачи Кенигсберга враг начал морем эвакуировать восточно-прусскую группировку. Аванпорт Кенигсберга — Пиллау — был забит войсками и техникой, в гавани скопилось большое количество транспортов. Подходы к порту сильно охранялись, и нашим подводным лодкам было трудно нести крейсерство в этом районе. Нужно было точно установить время выхода транспортов, чтобы уничтожить их на переходе морем. Поэтому командование решило высадить в порт разведчика. Это поручалось провести нашему катеру.

В ожидании наступления темноты мы стояли в базе. Вечер был тихий и теплый, берег манил запахами первых цветов и трав и той особой «сухопутной» тишиной, которая понятна только морякам, умеющим по-настоящему тосковать по земле. Небо было чистым, на нем уже начали проступать крупные зеленые звезды.

Прямо на причал въехала «эмка» командира бригады. Вместе с командиром из нее вышел высокий сутулый майор в армейской форме и женщина в светлом пальто. Все трое поднялись на борт, и командир катера доложил о готовности к выходу. Комбриг представил ему майора:

— Из разведотдела фронта. Пойдет с вами. А вот и ваша пассажирка. — Он указал на женщину.