Шторм - [2]

— Эй, — шепчет Йохан и гладит мое лицо, второй рукой он приподнимает мои бедра, устраивая ягодицами на своих коленях, а потом проникает пальцами все дальше, — ты сейчас очень далеко, но я собираюсь тебя вернуть.

Он входит без подготовки, без затягивания ласк и без позволения, а я задыхаюсь от жаркой волны, прокатившейся по телу, изгибаюсь, как змей, и протяжным стоном прошу большего. Йохан победно улыбается, глядя мне в глаза. Теперь он смотрится совсем как мужчина. А я… разница в восемь лет исчезает, и я покоряюсь ему с наивностью ребенка, открываюсь и даю увидеть жалкую толику эмоций, на которую только способен. Йохан начинает движение — точное, резкое, проникающее в самую глубину моего теперь покоренного тела. Но я готов, как последняя шлюха за деньги, отдаваться за тепло, лишь бы только почувствовать этот жар, просто на короткий миг, просто… почувствовать.

— Йохан! — выговариваю я и прижимаю его к себе совсем плотно, обнимая за спину, а потом утыкаюсь носом в плечо и жалобно постанываю. — Мне так хорошо. Только не останавливайся.

— Вот так, — кивнул он, увеличивая темп. — Теперь ты снова мой. Такой капризный, обидчивый ребенок.

Ветер с силой ударил в окно, и старая ставня, не выдержав, треснула. В этот самый момент я откинулся на простыни и тяжело задышал. За окном бушевал океанский вихрь, а Йохан бережно вытирал меня, поглаживая по остывающей коже. Получив желаемое тепло, подобно здешней земле, омытой южными течениями, я наполнился жизнью, но тут же остыл. К сожалению, я совершенно не сохраняю тепла, поэтому моя душа снова погрузилась в страшную беспросветную пустоту, в которой жил лишь свистящий порывистый океанский ветер. Я прислушался. Нет, ветер доносился с улицы.

— Надо прикрепить ставню, а то сорвет, — хриплым голосом проговорил я.

— Прикреплю, а ты прими теплую ванну, — отозвался Йохан.

— Мне лень.

— Ну, разве не дитя! И как ты только дожил да такого возраста, не научившись самостоятельности?!

Йохан рассмеялся.

— По ошибке, — глухо проговорил я и прикрыл глаза.

— Не говори ерунды, у меня от твоих слов мурашки по коже! — он сгреб меня в охапку, поднял на руки и понес в ванную.

Через пару минут я сидел в горячей воде с морской солью, заботливо добавленной моим любовником. Йохан уже успел приладить ставню и теперь гремел посудой на кухне, наверное, опять делал яичницу с хлебом. Я уже начинал улавливать ее вкусный аромат. В ответ живот требовательно заурчал, но я не обратил внимания, предпочтя разглядывать пляс теней от голых веток за наглухо прибитыми ставнями. Никогда не понимал назначение окон в ванных комнатах, но сейчас меня занимала игра ветра с мертвым одиноким деревом у нас в саду. Прошлой осенью Йохан привязал к нему качели, но ветки оказались настолько ломкими, что качели сорвало при первом же мало-мальски серьезном порыве ветра. Я долго потом потешался над горе-строителем, но Йохан лишь отмахивался, обещая когда-нибудь построить настоящую площадку с каруселями, качелями и горками. Зачем? Для чего пытаться оживить это мертвое место? Я прикрыл глаза, усталость снова заполняла мое тело, а дальше…

С осенью придет и останется до весны пустота, холодная, гнетущая и бесконечная, как ранние сумерки.

А еще… 3автра уезжать на маяк. Да, я не упоминал ранее, но мне приходится работать смотрителем на местном маяке, чтобы были деньги платить за дом и продукты. Йохан тоже подрабатывает, переводит тексты с английского и немецкого, интернет предоставляет огромные возможности. Так что мы не бедствуем. Но я ненавижу свою работу, как и ненавижу любое беспокойство моего уединения. По сути, я даже не знаю, зачем я нужен на маяке, так, провожу неделю смены, смотря на ровное мигание кнопок, а если что-то происходит, просто сообщаю по рации о сбое, и береговые службы исправляют неполадки. Дни в одинокой башне, торчащей памятным столбом на удаленном каменистом островке, тянутся невыносимо долго. Особенно, если океан штормит и бросает пенистые волны на каменистые уступы крошечного клочка земли. Иногда от их рева становится жутко, но чаще по груди разливается леденящая тоска, и тогда я принимаюсь наблюдать за стрелкой циферблата наручных часов. Она движется натужно, словно расплываясь по руке, без сил пройти следующее деление. Я похож на эту стрелку, моя жизнь похожа на нее, и маяк, и остров тоже. Мы, словно без смысла и значения, затеряны во времени на краю земли. Только Йохан живой, он светлое пятно в этом обезличенном месте.

Зачем? Почему? Кто знает…

Наши судьбы, будто затерялись в середине беспросветного бушующего шторма. А я так хотел видеть солнце! Я шел к нему, тянулся изо всех сил, но оно оказалось лишь блеклым отражением чужих софитов. Там, дома, я так и не стал писателем, теперь моя жизнь бессмысленна, она заключена в маяке и в Йохане, но если первое никуда не денется, то Йохан… Я не хотел бы думать об этом, поэтому я стараюсь показать ему лишь равнодушие. По одной только причине — лучше пустота, чем боль.

Я отвел глаза от ставень, из-за долгого пристального взгляда под веками начало щипать. Я медленно сполз с головой в воду и замер. Никаких эмоций. Я мог бы пролежать так целую вечность. Но неожиданно резкий толчок выдернул меня наверх. Я закашлял.