Шрам на сердце - [8]

Мамочки! Сколько неуклюжих острот сыпалось на меня!

Еще больше развеселятся мои друзья, когда узнают, что я надумал удрать в тихую рыбацкую хижину. Удеру. И никому ни слова, пускай ищут.

Неделю потерплю, а там… Босиком по мягкому песочку. Спасительная тишина вокруг. И никаких процедур…

Пока же, пока надо хорошо поспать. Как когда-то на пахучем сене.

И эту ночь я просыпался от кашля и чьего-то тревожного бормотания. Но засыпал не через час или два, а минут через десять. Сон был спокойнее. На десять, может быть, капель или граммов, не знаю, как меряют сон, — но спокойнее.

4

Я стал понемногу разбираться в том, что делается вокруг.

Та круглолицая молодая женщина, кровь с молоком, зовут ее Галина («просто Галина», — сказала она), оказывается, несравненно более тяжелая больная, чем сухонькая седая женщина с поблекшим лицом, на котором мудрым терпением и лаской светились смертельно усталые глаза.

Галина работает в лаборатории мартеновского цеха. Я хорошо знаю ее чудесный город, днепровские парки и зеленые острова. Но знаю и что такое лаборатория в горячем цеху.

— Некоторые думают — курорт! — хмурится она. — Сиди себе и делай анализы…

А когда близится выпуск плавки и все в напряжении, когда идут экспресс-анализы и раз десять за смену — днем ли, ночью ли — бегаешь к печам, а там Африка. А из Африки — на сквозняк под осенний дождик или на морозец. Ох какой свежий воздух после духоты! Жадно хватаешь холодную струю — наслаждение! Потом от этого глотка воздуха такая мелочишка — насморк. Велико дело! Течет немножко из носу… А там через год-два ангина. А дальше бронхит. И вот нате — воспаление легких. Да разве вылежишь сколько надо? Семья… Через год снова — сопливый нос, кха-кха. Все сначала — но уже с тяжелыми осложнениями.

— Я уже здесь месяц. Немножко лучше. А физиономия всегда такая — хоть на обложку журнала «Здоровье»… Весело? Дома муж, он сталевар, двое детей, не малыши, в старших классах. А все-таки присмотреть надо. — Румянец на ее лице погас — Знаем вашего брата: кому надобна больная жена?

— Вы и в самом деле так о своем муже думаете?

Галина покраснела:

— Нет.

— Ишь как легко мы бросаемся обвинениями.

— Неделю нет письма, — как бы оправдывается Галина.

— Выдумываете себе лишние тревоги. Выздоравливайте — и все будет хорошо.

— Скажите, пожалуйста, — глаза у нее блеснули, — есть на свете люди, на все сто счастливые?

Опять речь о жар-птице.

— Неужто и счастье на проценты мерить? Девяносто, сто, сто пять… А может быть, у каждого своя мера?

— Может быть… Есть у меня две подруги. Одна говорит: я счастливая, такая счастливая!.. Другая все сетует, жалуется. А я вижу, что жизнь у них, в общем, одинаковая. Все ж таки должна быть какая-то мера. Счастье, равное для всех.

— Это было б страшно.

— Но вот мы говорим: работа, любовь, семья.

— Три показателя? Спросите себя, могли бы вы быть счастливы, видя рядом несправедливость, даже если б вас она не касалась?

— Нет.

— Видите, еще один показатель.

— Недавно я читала книжку. — Галина назвала одно из тех произведений, которые хотя и ненадолго, но производят шум. — Я хотела б быть такой, как…

— Будьте сама собой. Человек не должен быть копией кого-нибудь или чего-нибудь.

— А как же?..

Я видел искреннее удивление в чистых глазах. Сколько раз ее учили, что надо брать пример, подражать…

— Один школьник написал: счастье — это когда тебя понимают.

— Я помню этот фильм, — улыбнулась Галина.

— Видите — и это нужно для счастья.

— И чтобы говорили правду. Везде.

Я ждал.

— И чтоб фальшивому человеку каждый сказал бы в глаза…

Она помолчала.

— И это еще не все…

Я улыбнулся:

— А не много ли вам нужно для счастья?

Взглянула с укоризной: что тут смешного? И резко бросила:

— Нет.

— Галина! — позвала ее бледнолицая Клавдия, которая почти каждый день подходила к нашему столу со своим укоризненным: «Сколько можно есть?»

Днем они все время вместе. На гимнастику, на процедуры, к врачу, в столовую.

Действительно, дважды, а то и трижды в день Клавдия переодевается. Красивые платья, яркие свитеры, брючные костюмы — голубой, светло-серый, джинсы. И туфли — на высоких каблуках, каждый день другие — в тон платью.

Только после ужина их никто не видит вместе.

Галина со всеми одинаково приветлива и внимательна. Клавдия же, это нетрудно заметить, кроме Галины, женщин избегает и не скрывает своего пренебрежения к ним. Неудивительно, что каждый ее шаг становится предметом пересудов, в которых приняла участие и добрейшая Софья Андреевна. Так же, не скрывая, бросала Клавдия оценивающий, а иногда и откровенно заинтересованный взгляд на молодых мужчин. Правда, взгляд этот часто угасал, словно она каким-то только ей известным таинственным лучом просвечивала человека и сразу же теряла к нему интерес.

Вчера я невольно был свидетелем странной сцены.

Сидел на скамейке под деревом и, заслышав голоса, поднял голову.

К Клавдии, сияя радостной улыбкой, разлетелся Егорушка:

— Клавочка, как сегодня? Потанцуем?

Из ее глаз, очевидно, повеяло таким холодом, что лицо Егорушки вытянулось.

— Кто вам дал право так фамильярно обращаться ко мне? Кто вы? Я вас не знаю. Мы не знакомы, понимаете? — в ее тоне звучала явная неприязнь.