Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - [112]

Сохранялись и другие старые привычки. Его брак с Элеанор какое-то время еще кое-как продержался, но трещина внутри была слишком глубокой. В серой холодной Москве ей было одиноко. Однажды она его спросила: «Что для тебя в этой жизни важнее — я и дети или коммунистическая партия?» Ответ Филби был стандартный, какой он всегда давал, когда ему предлагали взвесить на весах чувства и политику. «Партия, конечно». Он требовал не только восхищения его идеологическим постоянством, ибо «ни разу не сбился с курса», но и сочувствия к тому, что заплатил такую цену. «Если бы вы только знали, какой это ад, когда твои политические убеждения сталкиваются с твоими личными привязанностями», — писал он дипломату Глену Бальфур-Полу. Редких визитеров с Запада он жадно расспрашивал о своих друзьях. «Нет ничего важнее дружбы», — заявлял он так, словно не предавал ее на каждом шагу. Лоррейн Копленд написала, «как больно думать, что все годы, когда мы любили Кима и принимали его у себя, он втайне над нами смеялся». У Филби эти слова вызвали негодование. «Я не смеялся над ними. В моей жизни всегда были две направляющие — личная и политическая. Когда они вступали в противоречие, я вынужден был выбирать политику. Этот конфликт мог быть крайне болезненным. Я не люблю обманывать, особенно друзей, и, что бы там кто-то себе ни думал, я это тяжело переживал». Но не настолько тяжело, чтобы с этим покончить.

Филби возобновил дружбу с Доналдом Маклином и его женой Мелиндой, и обе пары-изгнанницы естественным образом сошлись. Маклин, бегло говоривший по-русски, анализировал британскую внешнюю политику. Он часто работал допоздна. Филби и Мелинда начали вместе ходить в оперу, а потом и за покупками. В шестьдесят четвертом Элеанор отправилась в США, чтобы сделать новый паспорт и повидаться с дочерью. В ее отсутствие Ким Филби и Мелинда Маклин завели роман. Такая уместная связь: Филби тайно спал с женой своего идеологического товарища, изменяя собственной жене, и тем самым повторял странный цикл дружб и предательств, определивший его мир. Вернувшись и узнав о романе, Элеанор объявила о своем уходе. Филби не пытался ее остановить. Зато презентовал ей свою главную ценность — старый вестминстерский шарф. «Они были неразлучны, начиная с колледжа и заканчивая Москвой», — написал Эллиотт. Эту символическую преданность своей альма-матер Эллиотт считал «примером высокой шизофрении». В аэропорту Элеанор провожал офицер КГБ, преподнесший ей букет тюльпанов.

Как и ее предшественница Эйлин, Элеанор недолго прожила после разрыва с мужем. Она написала пронзительные, горькие мемуары и умерла через три года после возвращения в Америку. «Он предал многих, включая меня, — писала она. — Природа наградила Кима отвагой или слабостью стоять на том, что он решил тридцать лет назад, чего бы это ни стоило тем, кто его по-настоящему любил». До конца дней Элеанор задавалась вопросом, за кого же она вышла замуж, и пришла к выводу: «Чужая душа потемки».

Мир Джеймса Хесуса Энглтона перевернулся от осознания того факта, что он толком не знал Кима Филби. Не сказать чтобы Энглтон вообще сильно доверял коллегам, но он, подобно британцам, исходил из убеждения, что внутреннему кругу довериться можно. После дезертирства Филби им как будто овладела глубокая, отравляющая душу паранойя. «Эмоциональное крушение этой близкой дружбы сделало его тотально подозрительным и окрасило его дальнейшую жизнь в другие тона». Он уверил себя в том, что у него под носом осуществляется разветвленная конспирация, инспирируемая Кимом Филби из Москвы. «Джим продолжал считать, что в грандиозном плане КГБ Филби остается ключевым игроком, — заметил его современник. — Для него тот не был обыкновенным пьяным, опустившимся экс-шпионом. Он был первой скрипкой в оркестре». По извращенной логике Энглтона, если Филби сумел обмануть его, значит, существуют на Западе и другие агенты КГБ, занимающие высокие посты. «Он уже больше не позволит так себя провести. Он никому не будет доверять».

Убежденный в том, что ЦРУ нашпиговано советскими шпионами, Энглтон принялся их выдергивать, снимая все слои окружающего его обмана. Он допускал, что такие мировые лидеры, как британский премьер-министр Гарольд Вильсон, премьер Швеции Улоф Пальме и немецкий канцлер Вилли Брандт, находятся под контролем КГБ. Он собрал более десяти тысяч досье на вызывающих подозрение антивоенных активистов и диссидентов, нередко собирая о них информацию незаконными методами. Ущерб, нанесенный им собственной организации, достиг такого размаха, что некоторые заподозрили в нем самом советского «крота», который разрушает ЦРУ изнутри, создавая климат болезненной мнительности. Даже по прошествии десятка лет каждый новый намек на предательство Энглтон со всей бескомпромиссностью и маниакальностью приписывал человеку, которого он когда-то боготворил. «Это все дело рук Кима», — бормотал он себе под нос.

Николас Эллиотт с изумлением наблюдал за тем, как Энглтон все дальше уходит в свой зеркальный лабиринт. Они оставались друзьями на расстоянии, но от прежней теплоты не осталось и следа. Предательство Филби как будто дало метастазы у Энглтона в мозгу. «Он верил [Киму] и откровенничал с ним, и это выходило далеко за рамки обычных отношений между коллегами из дружественных стран, — писал Эллиотт. — Мысль о том, что его, Джима, высококлассного эксперта в области советского шпионажа, обвели вокруг пальца, роковым образом подействовала на его психику. С этого момента он уже никому не доверял, два плюс два для него уже не равнялись четырем». По мнению Эллиотта, сомнения пожирали его старого друга изнутри: «Излишняя подозрительность порой может приводить к более тяжелым последствиям, чем излишняя доверчивость. Его трагедия была в том, что он сам себя перехитрил, и результат оказался плачевным».