Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - [110]

Николас Эллиотт прислал за ней в аэропорт машину, дабы избежать свидания с журналистами. Он нашел ей врача, чтобы тот занялся ее опухшей лодыжкой, а когда она снова смогла нормально ходить, пригласил ее на ланч. Когда Элеанор заговорила о воссоединении с Филби, Эллиотт проявил настойчивость: «Ким был активным коммунистическим агентом, и ей не стоит даже думать о поездке в Москву». Он ее предупредил: «Если ты приедешь, они могут тебя не выпустить». Элеанор в очередной раз поразилась его «удивительной нежности», но отказывалась верить, что ее муж советский шпион. Тогда Эллиотт предложил вызвать самого шефа МИ-6, чтобы окончательно ее убедить. Не прошло и часа, как появился Дик Уайт, и Эллиотт устроил их в гостиной в своем доме на Уилтон-стрит с кофе и бутылкой бренди. Уайт был обходителен, тверд и, если и неправдив, то лишь отчасти. «Последние семь лет мы определенно знали, что Ким бесплатно работает на русских», — сказал он. На самом деле подозрения зародились у него гораздо раньше, но внятные доказательства появились меньше года назад. К концу этого дня Элеанор Филби заливалась слезами и сидела, как в дурмане, от бренди и успокоительных таблеток, но все-таки ее смогли убедить в том, что ее муж был шпионом. По ее признанию, она стала «жертвой многолетнего чудовищного злоупотребления доверием», но при этом была настроена ехать к обманщику в Москву.

В сентябре она получила от Кима новое письмо: «Я сейчас думаю только об одном — увидеть тебя». Эллиотт делал все, чтобы отговорить ее от поездки. Однажды он ей купил билет в кино на фильм Хичкока «Птицы», в котором жилой квартал подвергается атакам летающих мародеров. «Я не знаю, с какой целью он это сделал, — написала она после. — Разве что хотел меня деморализовать». Возможно, таким образом Эллиотт ее предупреждал, что спокойная и безопасная жизнь способна мгновенно превратиться в ночной кошмар. На нее это не подействовало, и вскоре она сидела в кабинете улыбающегося советского консула, который ей сообщил, что через два дня она летит в Москву, и вручил пятьсот фунтов наличными со словами: «Купите себе одежду потеплее».

Когда Элеанор объявила, что уезжает, Эллиотт предпринял отчаянную попытку ее вразумить, призвав на помощь свою жену. «А как бы поступила ты, если бы человек, которого ты любишь, оказался за „железным занавесом“?» — спросила Элеанор подругу за чаем.

Мысль о том, что Николас Эллиотт может бежать в СССР, показалась Элизабет настолько абсурдной, что она рассмеялась. Но, как позже написала Элеанор, «в конце она призналась, что поступила бы так же».

Эллиотт боялся, что Элеанор может навсегда застрять в России, и считал, что ее попытки восстановить супружеские отношения с Филби обречены. Но не мог не восхищаться ее смелостью, ее «пылкой верностью и привязанностью», чувствами, которые в ней по-прежнему вызывал предатель. «Несмотря на обрисованные мной страхи, она была полна решимости отправиться в Москву, чтобы с ним объясниться. На следующий день она отбыла».

Элеанор прилетела в российскую столицу двадцать шестого сентября 1963 года и появилась в аэропорту в тюрбане и темных очках. Ее поджидали Филби и телохранитель. «Элеанор, это ты?» — спросил он в некотором сомнении.

Однажды вечером, несколько недель спустя, Эллиотт услышал, как в почтовый ящик упало письмо. В нем обнаружились отпечатанные на машинке страницы и пустой конверт с адресом: Ким Филби, почтовый ящик 509, Центральный почтамт, Москва. На конверте не было ни штемпеля, ни даты, однако почерк не вызывал никаких сомнений.

Дорогой Ник,

Не знаю, удивит ли тебя это письмо. Наше последнее общение было таким странным, что невольно возникает мысль, уж не хотел ли ты, чтобы я слинял.

Я в высшей степени благодарен тебе за твое постоянное дружеское заступничество. Я бы связался с тобой раньше, но подумал: пусть лучше время все расставит по своим местам.

Я вспоминаю наши встречи и разговоры с неизменным удовольствием. Они весьма способствовали укреплению веры в себя в этом сложном мире! Я по-прежнему очень ценю нашу дружбу и надеюсь, что доходящие до меня слухи о твоих неприятностях, связанных с моей персоной, преувеличены.

Горько думать, что я мог стать для тебя источником волнений, но меня греет уверенность в том, что ты наверняка найдешь выход из любой передряги.

Я часто размышляю об интересующих тебя вопросах в связи с этой историей, и как было бы полезно, если бы мы могли посидеть и потолковать о том о сем, как в былые времена, и обсудить вопросы, представляющие взаимный интерес. После серьезных раздумий я пришел к выводу, что удобным местом для такой встречи был бы Хельсинки, куда ты можешь запросто приехать, — или, может, Берлин?

Я вложил пустой конверт с адресом. Если ты согласишься с моим предложением, отправь в нем какую-нибудь открытку с видом на Тауэрский мост. В ответ я с тобой снова свяжусь по тому же каналу и уточню место встречи.

Как ты, вероятно, догадался, я посылаю это письмо через «надежные руки» на твой домашний адрес по очевидной причине. И ты, разумеется, к этому отнесешься как к сугубо частной переписке, касающейся только нас двоих. По крайней мере, я надеюсь, что ты найдешь способ последовать моему совету в этом деле.